Валентин Рушкис - Высокий счет

Надо же сказать такое: «Не упади, а то у меня будут неприятности»… Но Ада не обижается, сама напросилась, а ведь без разрешения медкомиссии к работе на крыше никто не допускается. Правда, работать она не собирается, только посмотрит — и обратно…

Снизу вздымается дым, кран подает порцию за порцией адского варева — мастики. Вот уже и Майор тащит ведра мастики, нашел себе место в какой-то бригаде инженеров и техников, они раскатывают рубероид и мажут его, мажут… Нет, надо отсюда уходить. Разве что еще посмотреть, что делают другие?

Для освещения главного корпуса на крыше смонтированы длинные, пятидесятиметровые световые фонари, по ширине здания помещается семь фонарей, высотою они три метра. И когда смотришь на готовую крышу, перед тобой встает диковинный сказочный город, ни на один из виденных в жизни непохожий: длинные ряды стеклянных домов, кое-где пологие въезды на их крыши. А по бесконечным «улицам» мчатся грузовые мотороллеры с прицепами, бойкие девушки, прозванные здесь «адскими водителями», развозят материалы на рабочие места — не только меж домов, но и наверх, на фонари, даже с фонаря на фонарь переезжая по мостикам!

А вон в сторонке ползет с прицепленной тележкой трактор «Беларусь». Трактор — на крыше! Чудеса!

Высокий кран подает снизу, с земли, материалы. Там, внизу, дымно и неуютно, там осенняя распутица и грязь. Здесь невиданная чистота, подчеркнутая штабелями белейшего пенополистирола. Девушки расстилают его, одна потащила для укладки целый штабелек. Она такая сильная или этот материал такой легкий? Надо попробовать… Вообще, когда все вокруг работают, бездельник чувствует себя ужасно глупо!

Аида поднимает огромную груду пенополистирола и кажется себе богатыршей. Жаль, что ее не видит Вася. А может быть и лучше, что не видит?

Она отнесла материал девушкам. Пошла за второй грудой… За третьей…

На этот день к рабочим «Куйбышевгидростроя» и работникам автозавода на крыше добавился еще один человек: старший преподаватель Тольяттинского политехнического института Аида Майор.

Вот какое дело — кровля!

А под этой кровлей упорно работают мастера сотен специальностей. Где-то среди них работает и Марика. Леня говорил, что найти ее нелегко, но если долго ходить, запрокинув голову…

Вот же она!

Или нет?..

Маляры в своих пестрых от краски комбинезонах высоко под крышей с удочками краскопультов в руках наступают на грубые рыжие фермы. Брызги распыленной краски ложатся на металл, и весь фонарь становится ажурней, легче, словно теряет свой вес. Позади маляров остается светло-серая гребенка настила кровли, опертая на угольники салатного цвета. Он очень точно назван, этот цвет, действительно «салатный»…

Я издали любуюсь Марикой и ее работой. Она занята делом и не замечает меня. Но вот опустила голову, посмотрела вниз, даже, кажется, улыбнулась и подмигнула: славная, гордая своей работой женщина, может быть, даже такая же хорошая, как Марика, может быть, даже еще лучше — но не она.

Первый снег, еще не страшный первый снег ложится на землю, мокрыми разводами пятнает металл, каплями стекает по упрямо зеленым ветвям и травам, но мертвые доски уже прихорашивает по-зимнему, белит.

Первый снег, первый снег… Помнишь, Марика, тот удивительно снежный февраль, когда мы с тобой попрощались? В том году снег валил и валил, засыпал котлованы, надевал шапки-невидимки на склады со сборным железобетоном. Увязали автомашины. Снегоочистители сначала пробивали для них траншеи, а потом и сами захлебнулись.

…Когда поздним вечером к Досаеву постучались, дверь открылась не сразу. Но в квартире что-то зашуршало, послышались шаги, и, наконец, в пиджаке, кое-как накинутом на широкие плечи, выглянул хозяин, непривычно хмурый и ссутулившийся.

— За вами, Петр Алексеевич, выручайте! Простите, вы, наверно, спали уже, — извинился главный инженер участка.

— Не спал. Какое там! Радикулит разыгрался, а может, и почки… Так и режет!

— Ну, простите, что потревожил. Идите, ложитесь.

— Как тут ложиться, если нужен? Что случилось, Геннадий Евгеньевич?

— Сотни автомашин стоят на дорогах. Расчищали — и тракторы вязнут, и бульдозеры. Вся надежда была на вас, на ваш ДЭТ-250. Но раз у вас такие боли…

— На чем поедем?

— ГАЗ-69 у подъезда. Однако пробьемся вряд ли, только по городу, дальше пешком придется. Нет, оставайтесь!

— Я сейчас. Нюта, ты без меня обойдешься?

— Обойдусь, — ответила жена (голос трудный, с придыханием). — Ты оденься теплей, сам больной.

Геннадий Евгеньевич стоял в передней, потупившись. Вскинул голову, сказал решительно:

— Петр Алексеевич, оставайтесь. Нельзя вам ехать. Как-нибудь справимся. Всего хорошего.

— Чего уж тут хорошего. Готов я, оделся.

— Вам нельзя!

— Все равно ведь теперь, если уедете, так я пешком приду. Ехать нельзя? А не ехать, по-вашему, можно? Идемте.

Через город проскочили легко. Удалось пробиться и по шоссе, ведущему к родной деревне Досаева. Но едва свернули влево, едва миновали указатель «На строительство Волжского автозавода», сразу застряли: на автостраде столпились самосвалы и грузовики, а вокруг них уже выросли пухлые снежные сугробы.

Сколько-то еще удалось проехать на стосильном бульдозере, сколько-то пришлось пробиваться пешком сквозь колючие шквалы метели. Ничего, обошлось: дошел. Послушный Досаеву двинулся его дизель-электротрактор, и никакие сугробы не смогли устоять перед мощью двухсотпятидесяти лошадиных сил, брошенных в атаку многоопытным мастером своего дела. Освобожденные из плена автомашины с грузом сборного железобетона, с громоздкими ящиками сложного оборудования на приземистых трейлерах, младшие братья ДЭТ-250 — бульдозеры и тракторы — все двинулись вслед за ним.

Только один раз остановилась колонна: не находя себе места от невыносимой боли, Досаев распахнул дверцу, скорчившись, выбрался на широченную гусеницу и не то спрыгнул с нее, не то повалился в снег. Крупное тело его обмякло, он не чувствовал его, осталась только боль, от которой Досаев катался по рыхлому и, как казалось ему, жаркому снегу, хватая его запекшимися губами, вонзая в него скрюченные, ослабевшие пальцы.

Можно было даже кричать от боли, никто не услышал бы: рядом грохотал его трактор, позади — моторы автомашин. Хуже, что пелену снегопада пробивали лучи фар — никто не должен был видеть его мучений! Это же пройдет, это должно пройти! Но, черт побери, даже в сорок четвертом, в Латвии, на сопке Пати, когда совсем рядом разорвалась мина и чуть без ноги не остался рядовой Досаев, даже тогда не было такой боли, острой и долгой. Какое тяжелое тело…

Все равно — вперед!

Увидев, что досаевский дизель-электротрактор снова двинулся, шофер головной машины облегченно вздохнул: значит, ликвидировал неполадку Петр Алексеевич, выручит! Уж так всегда — если человек надежный, у него и машина долго не побарахлит.