Валентина Краскова - Кремлевские кланы

Вспоминаю еще об одном эпизоде из жизни Левы, о котором он рассказал мне во время одной из наших многочисленных тюремных бесед.

Однажды он решил через отца послать Ленину значок с изображением Карла Маркса. Дело было так. Вскоре после Февральской революции какой-то бакинский предприимчивый делец изготовил и пустил в продажу революционные значки. На одном из них — небольшом металлическом квадратике с припаянной булавкой — в ярко-красную рамочку был вмонтирован миниатюрный портрет Маркса. Когда Степан Шаумян направлялся в Петроград на первый съезд Советов, Лева дал ему этот значок со строгим наказом вручить его лично Ленину. Лева с гордостью говорил мне о том, что Ленин, по словам отца, носил на груди этот его значок.

Много лет спустя я припомнил этот рассказ Левы, читая воспоминания Н. К. Крупской о Ленине. В том месте, где описываются события июня 1917 года, есть такие строки:

«Когда Владимир Ильич возвращался домой усталый, у меня язык не поворачивался спрашивать его о делах. Но и ему и мне хотелось поговорить так, как привыкли, — во время прогулки. И мы иногда, редко, впрочем, ходили гулять по более глухим улицам Петроградской стороны. Раз, помню, ходили на такую прогулку вместе с тт. Шаумяном и Енукидзе. Шаумян тогда передал Ильичу красные значки, которые его сыновья заказали ему передать Ленину. Ильич улыбался».

В бумагах Екатерины Сергеевны Шаумян сохранилось письмо Левы отцу в Петроград.

«Дорогой папа! — писал он. — Как ты себя чувствуешь? Какого числа ты приехал в Питер? Передал ли т. Ленину Карла Маркса и поклон от меня? Если нет — то передай. Привези мне оттуда всякие брошюры и сборники песен, если где-нибудь увидишь».

Не думал тогда Лева, что ровно через год, в июне 1918 года, он поедет в Москву с письмами Шаумяна Ленину. С мандатом, подписанным Шаумяном, Джапаридзе, Коргановым и Шеболдаевым, он с большими трудностями пробирался через Астрахань и Камышин в Москву. В Москве его тепло встретил и обласкал управляющий делами Совнаркома Бонч-Бруевич. А когда он хотел повести Леву к Владимиру Ильичу, Лева уперся и не пошел, застеснялся, главным образом потому, что у него были рваные сапоги, подошва совсем отвалилась и была подвязана веревочкой. И только на следующий день, кое-как починив сапоги, Лева побывал у Ленина».

Вспоминает одна из активных бакинских коммунисток, оставшаяся в Баку Ольга Шатуновская:

«Ворвавшись в Баку 15 сентября 1918 года, турки оставались здесь до ноября (когда по Версальскому договору они должны были уйти из Баку), и на их место снова пришли англичане.

Турецкие интервенты зверствовали, убивали, насиловали. Они вырезали много жителей — армян, русских, азербайджанцев.

Это были ужасные дни! Кто оставался еще в Баку, отсиживался в подвалах, в трубах, где только было можно.

Я и еще два большевика — Сурой Агамиров и Александр Баранов — скрывались на квартире Серго Мартикяна. Потом к нам присоединились Леван Гогоберидзе и Костя Румянцев. В ту пору в бакинском подполье находились еще братья Агаевы (Бахрам, Магеррам и Имран), Левой Мирзоян, Юлия и Ваня Тевосяны, Амалия Тонянц и многие другие.

Вскоре стало известно, что восстанавливается железнодорожное сообщение с Грузией. Леван сказал, что нам надо уехать с первым же поездом в Тифлис, так как оставаться дальше в Баку было опасно.

Но как уехать? На вокзале охрана. Гогоберидзе решил достать для себя удостоверение и форму грузинского офицера, а Костю Румянцева «сделать» своим денщиком. Эта операция удалась: с первым же поездом Гогоберидзе и Румянцев благополучно уехали.

Агамиров, Баранов и я тоже сумели достать для себя билеты и фиктивные документы как учащиеся и с ними пришли на вокзал, чтобы уехать. Но на вокзале нас узнали два бывших служащих Военно-революционного комитета, которые после взятия Баку турками стали предателями и поступили работать в турецкую охранку. Мгновенно нас окружила цепочка жандармов. Случайно вместе с нами жандармы оттеснили еще каких-то двух молодых людей, на которых те же провокаторы указали, что это Бекер и Румянцев. Те стали протестовать, и их начали избивать. Потом всех нас повели в турецкую охранку.

Охранка помещалась в бывшем губернаторском доме.

Начальником охранки был Бехаэддин-бай, по кличке «Рыжий турок». Двух молодых людей, случайно задержанных с нами, впоследствии отпустили: за ними пришли родственники и доказали, кто они.

А нас продолжали держать в охранке. Сурена и Шуру сильно избили. Меня тоже били кулаками по голове: зная, что я была личным секретарем Шаумяна, «Рыжий турок» добивался от меня, где Шаумян. Потом моих товарищей стали бить нагайками. Но мы упорно продолжали говорить, что ничего не знаем, как не знаем и друг друга. «Где Шаумян?» — вот вопрос, ответа на который они от нас добивались. Я сказала, что все они отплыли на пароходах. Мне не верили, кричали, что я лгу, что у них точные сведения, что Шаумян здесь, в Баку.

Нас продержали несколько недель и потом объявили, что главнокомандующий турецкой армией Нури-паша подписал и утвердил приговор о нашем повешении: завтра в шесть часов утра мы будем повешены на площади Парапет.

Прошло несколько часов. Ко мне в камеру вошел конвой. Дали команду выходить. Куда — не знаю. Меня повели через бывший губернаторский сад вверх по Николаевской улице, потом по Губернской. На этой улице находилось здание суда. Я думала, что меня ведут в суд. Напротив здания суда находился дом нефтепромышленника Ротшильда. Меня повели почему-то в этот дом. Ввели в огромный кабинет, где, к моему изумлению, я увидела Бейбута Джеваншира. Это был друг детства Степана Шаумяна: они вместе выросли, вместе поехали учиться в Германию. Степан окончил философский факультет и стал профессионалом-революционером, а Джеваншир — инженером-заводчиком, капиталистом. Надо сказать правду, что и после этого Джеваншир в память старой дружбы со Степаном еще до революции не раз выручал Степана из тюрем, помогал ему деньгами, прятал подпольные материалы и т. п.

Впервые я увидела Джеваншира при следующих обстоятельствах. Во время мартовского (1918) восстания мусаватистов наш отряд обстреливал дом, где жил Джеваншир: с крыши этого дома стреляли в наших из пулемета. Джеваншир сумел дать знать Степану Шаумяну, прося его о спасении. Шаумян послал Сурена Агамирова и своего сына Сурена с поручением доставить к нему Джеваншира с женой. Их благополучно привели на квартиру Шаумяна, где была тогда и я. Они прожили здесь недели две.

Вот откуда Джеваншир знал меня, а также Сурена Агамирова, который вывел его тогда из обстреливаемого дома.

Когда турки сформировали азербайджанское правительство, Джеваншир был назначен министром внутренних дел. Как министру, ему было доложено, что завтра утром я, Сурен Агамиров и Шура Баранов будем повешены на Парапете.