Валентина Краскова - Тайны кремлевской любви

Это было в начале 90-х годов. С тех пор книга О. Вейнингера занимала свое место на книжной полке. И вот теперь, работая над рукописью своей книги о «Тайнах кремлевской любви», я снова обратилась к ней. При более вдумчивом и менее эмоциональном ее повторном прочтении я нашла в ней мысль, которая не могла не заинтересовать меня.

«…только люди, которые не ощущают никакой потребности в духовной деятельности, испытывают особенно сильное половое влечение к своей матери, — пишет О. Вейнингер. — От человека, отцовство которого ограничивается кругом только телесных детей, следует ожидать, что он среди всех женщин выберет самую плодовитую, наиболее приближенную к типу женщины-матери. Выдающиеся люди всегда любили только проституток (я все время говорю, естественно, не об одной только продажной женщине); их выбор всегда останавливается на женщине бесплодной. Если же они и оставляют потомство, то оно лишено всякой жизнеспособности и очень склонно к вымиранию; в этом следует признать факт, покоящийся на очень глубокой этической основе. Земное отцовство так же малоценно, как и материнство; оно так же безнравственно; оно тоже нелогично, ибо является во всех отношениях иллюзией: ни один человек не может знать, в какой степени является отцом своего ребенка. Наконец, это чувство очень непродолжительно и преходяще: каждый народ, каждая раса, в конце концов, гибли и бесследно исчезали с лица земли».

Автор высказывает мысль, что широко распространенное благоговейное преклонение перед женщиной-матерью, которую мужчины признают наиболее совершенным типом женщины, лишено всяких оснований. Мужчины утверждают, что только в женщине-проститутке женщина находит свое полное завершение.

Подобная позиция имеет разные основания. По мысли автора, она скорее всего вполне соответствует тем идеальным требованиям девственности, которые в силу особой потребности каждый мужчина предъявляет к женщине. А между тем, замечает автор, целомудрие чуждо как женщине-матери, так и женщине-проститутке. Мысли и чувства первой направлены на ребенка, вторая — страстно жаждет мужчину.

«Эта иллюзия нравственности не остается без награды: мужчина самым неосновательным образом возносит женщину-мать в моральном и социальном плане над проституткой, — делает вывод О. Вейнингер. — Женщина-проститутка совершенно игнорирует тот масштаб ценности, которого придерживаются мужчины. Она не подчиняется идеалу девственности, которого мужчины так настойчиво требуют. Она протестует против всего этого в самых разнообразных формах. Этим объясняется исключительное положение проститутки в обществе: она стоит вне права, вне закона, вне сферы социального уважения. Женщине-матери не стоит большого труда подчиниться мужчине: ведь главным для нее является жизнь ребенка, жизнь рода.

Другое дело — проститутка. Она по крайней мере живет исключительно своей жизнью (в неразрывной связи с этим находится тот факт, который многим покажется очень странным: проститутки больше заботятся о чистоте своего тела, чем женщины-матери), хотя бы ей это далось ценой общественного презрения (я беру крайний случай). В ней, правда, нет того мужества, что у матери, она насквозь труслива, но зато обладает неизменным коррелатом трусости — нахальством, а потому не стыдится своего бесстыдства. Склонная от природы к многомужеству, она отдается всем мужчинам, не ограничиваясь одним только основателем семьи. Она дает безграничный простор своему влечению, удовлетворяя его на зло всему. Она — владычица, которая отлично понимает, что в ее руках — власть. Женщину-мать легко смутить, еще легче оскорбить; проститутку же никто не в состоянии задеть, оскорбить. Мать, как хранительница рода, семьи, обладает сознанием чести, проститутка же игнорирует всякое общественное уважение — в этом ее гордость, это заставляет ее высоко держать свою голову. Но мысль, что у нее нет никакой власти, она не в состоянии понять».

Здесь мы подошли к главному месту размышлений О. Вейнингера, — той мысли, о которой я говорила выше. Автор сравнивает политику и проституцию (стоит помнить, что размышления автора проходят в психологически-философской плоскости), приводит в пример таких личностей, как Александр Македонский и Наполеон. Сравнения и размышления О. Вейнингера на подобную тему, если читатель захочет сопоставить их соответствие с жизненными реалиями, легко проверить. Стбит лишь приложить его характеристику к тем личностям, которые правили в России на протяжении XX в.

«Каждый великий человек содержит в себе нечто родственное проститутке (каждый политик является некоторым образом и народным трибуном, а в трибунале лежит элемент проституции — публичность), — пишет О. Вейнингер. — В сознании своей власти ни завоеватель, ни проститутка не могут быть смущены кем бы то ни было, в то время как другие люди очень легко смущаются. Как и великий трибун, всякая проститутка уверена, что она может осчастливить человека своим разговором с ним. Обратите внимание на такую женщину, когда она обращается к полицейскому за справкой или входит в какой-нибудь магазин. Безразлично, приказчики ли там или приказчицы, купила ли она ценную вещь или безделушку. Она глубоко убеждена в том, что раздает какие-то подарки на все стороны.

Те же элементы можно раскрыть и во врожденной политике. Стбит только вспомнить отношение Гёте, насквозь проникнутого сознанием своего «я», к Наполеону в Эрфурте для того, чтобы видеть, что многие глубоко убеждены в этой способности подобных людей действительно одаривать всех (миф о Пандоре, о рождении Венеры: едва вынырнув из морской пены, она окидывает милостивым взором все окружающее)…

Теперь же я хотел бы доказать, что великие политики не брезгуют в своей деятельности ни обманом, ни ложью, что эта черта, свойственная даже самым величайшим среди них, как, напр., Цезарю, Кромвелю, Наполеону. Александр Великий стал даже убийцей и с чувством удовольствия выслушивал оправдания своего поступка, которые придумал для него софист. Но лживость несовместима с гениальностью. Наполеон на о. Св. Елены пресытился ложью; он написал мемуары, насквозь проникнутые сентиментализмом, и его последним словом была любовь к Франции, что вполне соответствовало характеру его альтруистической позы. Наполеон — это величайшее из всех явлений — дает выразительное доказательство того, что «великие люди дела» — преступники, а потому они могут быть гениями. Его нельзя понять иначе, как по той изумительной интенсивности, с какой он бегал от самого себя; только таким образом можно объяснить себе всякое завоевание, как ничтожных, так и огромных размеров. Над своей собственной сущностью Наполеон никогда не в состоянии был думать. Он и часу не мог остаться без какого-нибудь подвига, который должен был наполнить его существо: поэтому-то он и должен был завоевать весь мир. Так как он обладал выдающимися качествами, гораздо более выдающимися, чем все императоры до него, то вполне естественно, что ему необходимо было очень многое, чтобы подавить в себе противоречия своей натуры. Заглушить свою лучшую сущность — вот властный мотив его честолюбия. Человек гениальный может делить с остальными людьми их страсть к славе и удивлению; но его честолюбие будет совершенно иного рода. Он не поставит все предметы в мире в исключительную зависимость от себя, не свяжет их с собой, как с эмпирической личностью, и не нагромоздит их на своем имени в виде бесконечной пирамиды. Вот почему достоверное ощущение действительности постепенно покидает императора (он становится эпилептиком). Он отнял свободу у объекта и вступил в преступную связь с вещами, превратив их в средства для своих целей, в подножие своей ничтожной личности с ее эгоистическими, хищными замыслами. У великого человека есть определенные границы, так как он монада из монад, так как он — что является наиболее важным — сознательный микрокосм.