Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

Ужин стал как бы продолжением дневного разговора. Главным оратором за столом вновь был Зоран.

— Книн — самый западный форпост православия, — обращаясь к слушателям, громко, точно с трибуны, говорил он. — Посмотрите, кругом враждебные, жаждущие крови соседи. Караджич надеется на противоречия Германии и Америки. Они существуют, но эти страны едины в том, чтобы поставить сербов на колени. Для немцев это реванш за поражение в прошлой войне. Америка ведёт здесь многоходовую комбинацию, где переплелось многое: ближневосточная нефть, влияние в мусульманском мире и вытеснение России с Балкан. Они, как всегда, действуют чужими руками. Хорваты жаждут реванша за Вуковар. Их всё время подогревают. Но когда всё закончится, они поймут, что никому они не нужны. О них начнут вытирать ноги. Боснийцы нужны Западу как пушечное мясо.

Сергей сидел с краю, рядом с Милицей. Она пила минеральную воду, вяло и рассеянно слушала Зорана. В отличие от других ресторанов, здесь была почти домашняя обстановка. За столом на маленьких каменных подставках мягко и ровно горели свечи. Сергей вроде бы невзначай положил свою руку на ладонь девушки. Глаза её насторожились, но руку она не убрала, тихо заметив:

— Зорана можно слушать до утра. Пойдём лучше подышим воздухом.

Сергей согласно кивнул головой.

Солнце уже закатилось за гору, но по снежным склонам всё ещё текли алые ручьи. Долина была темна, хотя ещё можно было разглядеть город, улицы, черепичные крыши домов, светящиеся окна и за ними, у горы, тугую струю водопада. Он уже замечал: на юге темнота приходит внезапно, вначале она как бы подтапливает низкие места и потом разом заполняет собой всё.

— Местные сербы обречены и знают это, — Милица протянула руку в сторону долины и грустно добавила: — Возможно, мы в последний раз видим всё это. И ничем нельзя помочь. Что будет, когда хорваты войдут сюда? Я-то знаю, — она мельком глянула на Сергея и, отвернувшись, тихо проговорила: — Я через это прошла. Одни начнут пить, другие — сортировать. Этих на тот свет, других в постель. Они больше ничего не умеют. Это когда они попадают к нам в плен, то становятся смирными и тихими, как овцы. А когда они хозяева положения, то это другие люди — наглые и жестокие. Иногда я жалею, почему меня оставили жить. Я ведь многих, кто меня там держал, знала. Одних ещё по школе, других по университету. Напьются и превращаются в животных. Посмотришь — в глазах пустота и похоть. Там таких, как я, раздавленных и униженных, было много. Некоторые накладывали на себя руки. Наверное, это ожидало и меня, да случай помог. Я когда-то учила французский, а к туркам приехали из УМПРОФОРа. Я крикнула им по-французски. Офицера, видимо, заинтересовало, кто я. Меня освободили. Но мне не хотелось жить. В душе грязь, пепел, кровь. Зачем всё это?

— Не надо, Милица, прошу тебя, — Сергей взял девушку за руку. — Господь говорил: для чистых — всё чисто, ничего к ним не пристанет. Я полюбил Сербию. Мне здесь с тобой хорошо. Так хорошо ещё никогда не было. Ни в тайге, ни в Сибири. Моя страна сейчас напоминает проткнутый футбольный мяч. Порою кажется, что из неё выпустили дух, вот и лупят по ней все кому не лень. Ну хотя бы для вида взбрыкнула, а она, спущенная, катится под уклон. А у вас здесь, несмотря на все поражения, наоборот, идёт пробуждение духа. Мне иногда приходит такая крамольная мысль: это хорошо, что вам сейчас так плохо; может быть, вы, как и мы, так и не проснулись бы. Война, я уверен, закончится. Нельзя всё время оглядываться назад.

Где-то там, за горой, над Адриатикой, уходил на запад пылающий корабль, закат слабел, и верховой, высотный ветер снимал один парус за другим, темнота заполнила долину, она была уже у самых ног, но на зубастой стене ещё было светло, и Сергей кончиком мизинца снимал с лица Милицы слезинки. Она сидела, свесив ноги в темноту и уткнув голову ему в плечо. Он чувствовал необыкновенный прилив нежности и любви к этой девушке.

— Не знаю, почему я тебе всё это рассказала. Но я должна была это сделать, — тихо сказала она. — Ведь скоро мы расстанемся. Зоран сказал, что твоя командировка заканчивается. Он завтра уезжает в Белград, а мне надо снова в Пале.

— К сожалению, это так, — ответил Сергей. — Но ты обещала приехать ко мне в Сибирь.

— Сибирь — это так далеко! Как во сне: тянешься, а достать не можешь.

Дождь застал их вечером, когда они миновали пост милиции на границе Сербской Краины. Неожиданно забарахлил двигатель. Мишко остановил машину, поднял капот. Покопавшись немного в двигателе, он снова сел в машину и съехал на просёлочную дорогу.

— Тамо — салаш, — махнув рукой в гору, сказал он.

— Ну вот, ломаются не только наши, — с каким-то внутренним удовлетворением заметил Сергей. — Видимо, придётся ночевать в салаше. У нас говорят: с милой и под дождём в шалаше — рай.

Дальше машина и вовсе расхворалась: начала кашлять, дёргаться, давать сбои и не смогла осилить даже небольшую горку, заглохла на полдороге. Сергей с Милицей вышли из машины и, поднимаясь в горку, стали искать салаш, так сербы называли одиноко стоящий дом. Вскоре тропинка упёрлась в плетень и, вильнув в сторону, стала огибать его. Где-то впереди, за плетнём, залаяла собака и раздался женский голос. Милица нашла калитку, открыла её.

— Добар вечер, — сказала она подошедшей к ка литке женщине.

Та оглядела их, о чём-то спросила Милицу.

— У нас машина сломалась, — сообщила Милица.

Хозяйка пригласила к себе в дом. Мягким тихим голосом она начала расспрашивать Милицу. И было в её голосе что-то от голубиного воркования, когда хочется просто сидеть, смотреть на неё и слушать. И больше ничего не надо. Когда улавливаешь не слова, а одно сплошное доброжелательство. На вид ей было лет пятьдесят, но вскоре выяснилось — аж целых шестьдесят два года. Двигалась она быстро, и всё у неё получалось ловко. Не успели они моргнуть глазом, как она постелила скатерть, собрала на стол, поставила хлеб, затем сходила в подвал и принесла кувшин холодного вина. При этом она что-то всё время говорила, обращаясь к Сергею.

— Говорит, что впервые после войны видит русского, — перевела Милица. — У неё самой два сына воюют на фронте. Один под Сараевом, другой под Тузлой.

Она показала на фотографии сыновей, которые висели на стене.

Сергею приходилось бывать в сербском доме один раз, в Пече, у родителей Каричей. Это был обычный дом, в котором родились и выросли братья. Вот так же на стене слева висели портреты родителей, а на противоположной стороне — портреты четырёх братьев. Портрет сестры поместили чуть ниже, в центре. Сергей вспомнил, что раньше такой обычай — вывешивать семейные фотографии на стенах — был во многих русских сёлах, да и не только в них.