Вячеслав Тюев - Голос из толпы. Дневниковые записи

В ответах не быстр. Причем слушает обратившегося к нему с серьезнейшей миной на лице. Чуть склоняет голову и эдак сбоку смотрит на тебя, изредка потирая ладонью о ладонь и покачивая головой. Руки заносит высоко, почти на уровень плеча. Трет крепко, будто катает шарики грязи.

Если вопрос ему кажется глупеньким, отвечает столь же не спеша, твердо и рассудительно. Если очень глупый вопрос, не отвечает, не объясняет, не спорит, а как бы поддакивает.

Улыбка особенная – глаза особенные, масленые, тонут в веках, сияют из их щелок черными сливами. А щеки, как две груши, топырятся, и много веселых морщинок бежит от глаз, ото рта…

Записывает лекции по русской литературе сразу на французском. Записывает всего одно-два главных положения. Остальное время рисует квадратики и иные геометрические фигуры. Пишет карандашом, а потом переписывает чернилами в другую тетрадь.

В начале второго курса, минувшей осенью, Кошкин пустился в аферу, связанную со Стрелковой, оболгал ее и многих других, в общем чуть было не опутал ложью весь курс, пытаясь превратить доверившуюся ему молодежь в стадо баранов, и в конце концов был исключен из комсомола.

Не знаю подоплеки той шумной истории, но, думается, этому человеку доставляло несказанное удовольствие манипулировать людьми, вертеть ими как душе угодно, чтобы таким образом получать наслаждение от дарованных ему природой исключительных способностей.

Избран комсоргом на первом курсе вместо В. Кошкина.

Одна из причин его общественной, так сказать, активности: чтобы по окончании ЛГУ дали хорошую характеристику и направили на престижное место работы. Когда-то готов был ноги лизать Кошкину. Кошкина теперь ему заменил Вербицкий (член партии!). Стоит Вербицкому вымолвить слово, как Андрей во всю прыть ему поддакивает. А другому надо потормошить Герваша за рукав, чтобы заметил, ответил… Видит, что теперь все против Кошкина, и сразу повернулся к нему на 180 градусов, смеется над теми, кто ныне защищает Кошкина.

Или, например: узнал, что Кошкин, Вербицкий и Герваш клевещут на него, и доволен: вот он, мол, какой! Кошкин и против Вербицкого, и против него, значит, он с коммунистом Вербицким на равных (а раньше подбежал бы к Кошкину: ты меня глубоко обижаешь!).

Любимое занятие Герваша – блистать хохмами. Даже завел специальную тетрадочку для записи услышанных или экспромтом сочиненных хохм. Например, фамилия Речкалов. Герваш записывает: Рычкалов. Фамилия Фарж, записывает: Фарш.

Откровенно радуется, когда о нем хорошо говорят. Улыбается вовсю.

В заметных делах он заметен: здесь уступит, там пожертвует своим свободным временем. Его кредо: быть популярным, выделяться, чтобы его знали по его «пожертвованиям» и уважали. Однако настоящее его нутро проявляется в малых поступках. Например, на летних военных сборах в Пярну тайком переложил полотенце с моей койки на свою. Когда же я опознал свое полотенце, тотчас признался, что взял его у меня. И с наигранным видом глубоко обиженного человека выдавил: а где, мол, его полотенце, куда дели?

Когда собирали с каждого по пятерке на общую кассу – на продукты вдобавок к скудному солдатскому пайку, признался, что у него есть пять рублей, но он их не может дать. «Ребята, раз я говорю, что они мне крайне нужны, значит, действительно нужны». А на что? Это он, мол, не может сказать… А потом, чуть погодя, заметил: «Я ведь мог бы не сказать, что у меня есть пять рублей, но сказал же!» Словом, проявил кристальную честность.

Или идем со стрельбища. Сперва говорит: я выбил 22, а еще там была чья-то пробоина в семерке, не моя. А мог бы выдать за свою! Потом спрашивают его: выбил сколько? Отвечает: 22, а вообще-то там была третья пробоина, прояви я настойчивость, засчитали бы ее мне. И под конец: я 29 выбил, только гад – наш сержант – не отметил.

Подает мне газету, и такая у него жалостная физиономия при этом: «Вот, почитай, в Париже расстреляли рабочих».

1951 год, 14 сентября, пятница. Сегодня в нашей сербской группе были перевыборы комсорга. Сперва думали: комсоргом станет Герваш, но потом пошла такая дрязга, что выбрали – кого? Саранцева. Трудно ему будет…

Когда ругались, Саранцев сказал Андрею (это было в середине собрания): «Тебя только потому и оставляют в комсоргах, что заменить некем». Эх и обиделся же Андрей!

Да, жаль ему расставаться с комсоргством. До сих пор был на факультете среди «сильных мира сего», а теперь не то.

Прогулял день, не приготовил перевод и ругается с новым комсоргом Саранцевым: «Я перед тобой отчитываться не буду! Я буду отчитываться перед деканом…» Вид раздраженный. Юрка же с виду спокоен, только нервно затягивается папиросой, говорит, что Герваш не прав. Главного, однако, не говорит, а именно того, что Герваш, будучи комсоргом, требовал, чтобы перед ним отчитывались.

Собрание началось стихийно. Все сидели в аудитории. Саранцев укорял Герваша, тот огрызался. Их почти никто не слушал. «Ну ладно, – сказал Юрка, – я с тобой ругаться не буду. Пусть теперь группа решит». – «Хорошо!» – обрадованно откликнулся Герваш. И собрание началось… Юрка обвиняет: «Ты самый отсталый сейчас студент, ничего не делаешь. Сачок!» И приводит два примера.

Герваш взбешен: «Врешь! Я сделал». Саранцев: «Я видел, как ты делал – на лекции, потому-то ты и отсел от меня на лекции в угол». – «Врешь! – негодует Герваш. – У меня было сделано». – «Ты будь спокойнее, не кричи», – говорят Гервашу ребята. «Буду кричать! Когда правду говорят, я готов выслушать, признать, а когда он лжет…» – «Я? Лгу?» – Юрка выходит из себя и начинает путаться в словах. Ему трудно переспорить Герваша. Он весь сейчас – оскорбленное, страстное чувство, вызванное ложью Герваша, и ребята это чувствуют, хотя Саранцев уже совсем запутался в словах.

Саранцев приводит пример из недалекого прошлого: ты матери сказал, что у тебя живот болит и поэтому не можешь пойти к родственникам, когда она тебя об этом попросила. А когда она ушла, ты смылся в общежитие. «Ты матери солгал, и мне можешь солгать. Иди вкручивай мозги Цауне, а не мне, понял!» (Цауне – секретарь комсомольского бюро курса.)

Герваш прибит. Смотрит на Юрку широко раскрытыми глазами, и хоть он черен от загара, на щеках проступает румянец. «А ты знаешь, зачем я в общежитие ходил?» – начинает он уже совсем иным тоном и с намеком, будто причина была крайней важности (на самом-то деле к девке ходил). Сказать ему больше нечего.

Все ребята против него. Еще бы! Он ведь всегда так лирически говорил о матери, какие грустные рожи строил, когда говорил о чем-то печальном для матери, постоянно заявляя: я, мол, ничем хвастаться не люблю, но то, что у нас с мамой, это чуть не святые отношения, мама у меня самая хорошая – и всегда говорил об этом громко и часто. А тут…