Вячеслав Тюев - Голос из толпы. Дневниковые записи

– Спросите другого!

– Но вы знаете материал?

– Да.

– Так ответьте, пожалуйста.

Начинает отвечать, а потом неожиданно садится и зло бросает:

– Не буду!

На обложках своих тетрадей, просто на бумажках разрисовывает по-всякому: Юра Саранцев, Юра Саранцев…

В последнее время стал сильно критиковать все, что касается нашего поведения, разговоров, и критикует в общем-то глупо, так что ему время от времени противоречит только Калинин. Вот пример: «Футбол существует для того, чтобы разговорами о нем убивать скуку». «В группе 14 лицемеров» (он, пятнадцатый, – не лицемер).

Признается:

– Мне еще в авиационном училище один хороший человек говорил, что если я умом не возьму, то возьму чувством – хорошо чувствую ложь, всякую неправду. Чувствую: это вот плохо, и это, точно, плохо. А словами иногда не могу сказать. Знаешь, верю в эту самую способность и всегда ей следую.

Очень плохо, в материальном смысле, живется сейчас Саранцеву, отсюда и его поведение – резко озлобленное. Ничего, дескать, ему сейчас не надо. Ничего он читать, мол, не будет. Главное – где бы денег достать. Хотя зол больше на словах. Стал нервозен, поэтому часто начинает спорить (в сущности, ругаться). Как, например, с Хитрово, преподавательницей, праправнучкой Суворова.

– Я не люблю сербские песни и не хочу рассказывать о них.

– А что вы любите?

– Деньги.

– Не читаю, не люблю читать, – режет на следующий день, хотя читает много.

Через пять лет после окончания университета Юрий Саранцев покончил жизнь самоубийством.

Летом этого года по путевке обкома комсомола я прочитал в колхозах Ленобласти несколько лекций о дружбе, товариществе и любви. Одновременно вел дневниковые записи, которые легли в основу этого очерка.

В шесть часов вечера 11 июня, в пятницу, пригородным поездом я выехал из Ленинграда в Тихвин. Оттуда мне предстояло добраться до Шугозера, районного центра, находившегося примерно в 70 километрах от Тихвина.

У меня был билет в плацкартный вагон, малолюдный и тихий, с белыми занавесочками на окнах – единственный такой вагон на весь состав.

В купе нас оказалось двое. Мой попутчик, мужчина средних лет, не обращая на меня ровно никакого внимания, вытащил из кармана завернутые в газету чайную колбасу и тонко нарезанные ломтики хлеба, методично сжевал все это и молча уставился в окно.

Поезд двигался медленно, подолгу задерживаясь на каждой станции. Платформы почти всюду отсутствовали, и люди с трудом карабкались на подножки прямо с песчаной насыпи. Сходившие на остановках пассажиры поезда везли с собой кто что, большинство – продуктовые сетки, набитые батонами.

В Тихвин поезд пришел в половине первого ночи. У станции его уже поджидал автобус, прямо до Шугозера.

Кругом была лесная глушь. Деревень почти не попадалось.

«Осенью и весной совсем беда, – обронил кто-то из пассажиров, – дороги размывает, грязь стоит непролазная, машины не ходят. Районный центр оказывается отрезанным от железной дороги. Не пойдешь же пешком 70 километров! Впрочем, кому надо, ходят».

В Шугозеро мы приехали на рассвете. Я без проволочек устроился в Доме колхозника – он пустовал, а в одиннадцать часов уже был в райкоме комсомола.

– Лектор из обкома?

Из-за стола поднялся низенький, в выцветшей гимнастерке парень, протянул руку: «Шарковкин, второй секретарь». Поинтересовался, когда я приехал и где остановился.

Дверь соседней комнаты отворилась.

– Александр, – обратился к вошедшему Шарковкин, – к нам лектор из обкома… Знакомьтесь, Ганибалов, первый секретарь райкома.

Вихрастый и веснушчатый Шарковкин производил впечатление натуры деятельной. Наоборот, Ганибалов, высокий, с гладко приглаженными черными волосами, тонким интеллигентным лицом, был сдержан и немногословен.

– Я могу предложить вам два маршрута. – Шарковкин стал вычерчивать их на бумаге. – Первый маршрут немного труднее. Вы пойдете отсюда в колхоз «Ленинский путь». Это семь километров. Оттуда в колхоз «Заря коммунизма» – 10 километров. Из «Зари» – в «Заветы Ильича». Здесь порядка 20 километров. Многовато?

Не успел я ответить, как Шарковкин зачеркнул первый маршрут:

– Нет, пожалуй, вам лучше идти по второму маршруту! Как ты думаешь, Александр? В «Заре коммунизма» уже был лектор.

Ганибалов подтвердил, что по второму лучше.

– Итак, решили! Пойдете по второму маршруту. Здесь между колхозами не очень большие расстояния, 7–10 километров. Где на машине подъедешь, где пешком пройдешь. Ничего, ты молодой. Как, ничего?

– Ничего! – И я отправился в путь.

На краю поселка у обочины дороги стояла грузовая машина. На траве около нее развалились три человека, причем двое из них, что меня удивило, лежали, подложив под себя байковое одеяло. На всякий случай я спросил, не собираются ли они ехать…

– Тебе куда? – поинтересовался один, обнаженный до пояса.

Его спина, что меня тоже удивило, была слишком белой для любителя позагорать.

– В колхоз «Разгар».

– В «Разгар»? Мы как раз туда едем…

В разговор вмешался второй, весь в сером, в серых брюках, серой рубашке и в серой же кепке:

– Поставь три по сто, довезем.

– Да, да, поставь три по сто, довезем! – поддержал первый.

– Если б у меня были деньги!

– Ну, тогда поставь сто пятьдесят. Если хочешь ехать.

«Разыгрывают, наверное», – подумал я неуверенно.

– Ты живешь там?

– Нет, я еду туда читать лекцию. Я из Ленинграда.

– Мы тоже из Ленинграда!

Оказалось, это были рабочие одного ленинградского завода, шефствующего над «Разгаром». Они везли в колхоз оборудование и заводского тракториста. Их начальник пошел в райком партии. Его ждали с минуты на минуту.

Вскоре появился начальник:

– Все в порядке. Едем.

«Кепка» встала и полезла в кабину, начальник – туда же. Любитель загорать забрался в кузов. Я тоже встал, решив проявить, так сказать, личную инициативу: раз не приглашают садиться в машину, значит, то, что я еду с ними, будем считать делом само собой разумеющимся.

Я устроился поскромнее, у заднего борта. Кузов был завален инструментом, ящиками, частями какой-то машины, толстым перекрученным проводом. Сидеть на корточках, прислонясь к борту, было неудобно.

– Ты что там уселся? Как бы тебя не пришибло. Трясет здорово. Иди сюда! – сказал один из рабочих.

Другой, сидевший на свернутом в рулон одеяле, пододвинулся: «Садись со мной. Да свою полевую сумку возьми с проводов. Они грязные».

Деревня Палуя колхоза «Разгар» с первого же взгляда поразила своим видом. Первые три дома, одноэтажные махины, обшитые почерневшей от времени дранкой и оттого как бы чешуйчатые, словно древние ящеры, были пусты. На дверях висели замки. Многие окна были заколочены, а за незаколоченными зияла черная пустота. Приусадебные участки густо заросли. На одном из них пасся конь.