Вячеслав Тюев - Голос из толпы. Дневниковые записи

Когда посиделки у правления окончились, мы с колхозным комсоргом отправились в соседнюю деревню, где я побывал днем. Там, посередине деревни, сходились две дороги, образуя некое подобие площади. Здесь мы нашли молодежь.

Свою первую лекцию я прочитал под открытым небом, стоя перед крыльцом дома. На крыльце расположились мои слушатели, исключительно девчата, совсем еще юные пареньки да малыши, вившиеся среди старших.

После лекции пришло четверо парней с гармоникой. Было около полуночи. Гармонист поиграл на гармонике; девушки отплясали «русского», шумно притопывая кирзовыми сапогами и выкрикивая частушки; ребята под общий смех позубоскалили на предмет моей лекции, упоминая про задранный подол да про то, что рожь уже высокая, и вскоре все стали расходиться.

«Ну к чему им лекции о любви? Пустым делом я занялся», – печально думалось мне по дороге в Палую.

У правления на скамеечке маячила в темноте чья-то фигура. Это был ленинградский шофер.

Он заговорил первый, и заговорил о том, чем был переполнен я сам, – о колхозе:

– Плохо живут, н-да. Неважно… Но ничего, одолеют! Только организовать надо людей, собрать их вот так, в кулак… Одолеют! Теперь у нас все идет на сельское хозяйство. Да учти: наша помощь, заводская… У меня брат живет на Дону. Как живет, ты бы знал! Богато. Молоко птичье, и то, кажется, есть. А раньше что там было? Сейчас здесь, как там, на Дону, было в тридцать третьем году. Работать никто не хотел, из колхозов удирали, жили каждый само по себе. Теперь же гляди: кто государство поддерживает? Донские колхозы! А были такими, как этот.

Утром следующего дня, в воскресенье, я входил в деревню Григино колхоза «Явосьма» (по названию речки Явосьма – «Я восьмая»).

Уже один вид деревни говорил, насколько она зажиточнее Палуи. Дома добротные, крепкие. Ни одного повалившегося на бок, и повсюду – столбы. Здесь были и электричество, и телефон.

Звуки, незнакомые по Палуе, поразили мой слух – отовсюду несся гомон скворцов. Я взглянул вверх, пригляделся и увидел не только самих скворцов, но и скворечники.

На телефонном проводе у скворечника сидел скворец. Он вдруг прокричал истошно, широко разевая клюв – издали как две черные иголки. В скворечнике поднялся отчаянный писк. Прокричав, скворец улетел, но скоро вернулся. В его клюве торчала стрекоза – топорщились по сторонам хищного клюва ее крылышки и болезненно скрюченное туловище. Скворец не сразу подлетел к скворечнику, а сел поодаль от него, не переставая и с сомкнутым клювом гнусаво кричать. Посидел, покричал, осмотрелся и – шмыг к скворечнику. Там раздался страшный, душераздирающий писк. Скворец сунул голову в дыру, тотчас вынул ее оттуда, уже без стрекозы в клюве, торжественно заорал и снова улетел. Скворчата успокоились. Только тихие звуки, отдаленно похожие на поскрипывание, доносились из скворечника. Я пошел дальше.

Возле домов лежали ленивые собаки; в «Разгаре» я их не замечал, кажется, видел всего одну собаку. Но, как и Палуя, эта деревня пустовала. Может быть, еще рано? Да нет, везде видны и слышны ребята. По одежде их не так уж легко отличить от городских. Я не встретил ни одного мальчика или девочку, которые были бы босы. На ногах у всех – туфли, башмачки. Это никак не вязалось с моим детским довоенным представлением о деревне.

Из окна одного дома, потонувшего в зелени, раздавалось пение девочки, в притихшей деревне особенно привлекательное.

Повстречав женщину, я спросил, где мне найти Быстрову, секретаря комсомольской организации колхоза. Она указала мне дом Быстровой… И вот я вхожу в сени. Навстречу так и пахнуло острым, горячим запахом свежеиспеченного хлеба. Из сеней попадаю в комнату. Их две в доме. Из второй комнаты выходит женщина, за ней – девушка. Это и есть Быстрова. С матерью. Мы знакомимся.

– Я вас ждала. Мне позвонили из Шугозера, что будет лектор.

Минуту спустя я сидел за столом, на котором попыхивал медный самовар, и разговаривал с хозяйками.

Прежде всего узнал от Быстровой, что лекция не состоится. В деревне никого нет, кроме стариков. Все ушли в соседнюю деревню, где справляется праздник святой Троицы.

– Разве ваша молодежь религиозна? В Бога верят?

– Не верят. Но делать-то нечего, вот и ходят! Все-таки веселье… Клуб у нас – пустое помещение. Хотим радиолу достать, чтоб можно было танцевать.

– А вы тоже пошли бы на праздник, если бы не ждали лектора?

Девушка неуверенно улыбнулась и дала утвердительный ответ.

Я стал расспрашивать про колхоз. Оказывается, и этот колхоз, по словам Быстровой, из отстающих.

– Живет за счет государства – на ссудах. Денег в колхозе нет. Колхоз задолжал колхозникам еще за 1953 год. Трудодень стоит 50 копеек («И при такой стоимости трудодня колхоз не в состоянии расплатиться с людьми!» – удивился я). Народу у нас не хватает. Кабы не помощь МТС, не справились бы ни с чем. Машины за людей работают.

– А в Палуе недовольны тракторами и трактористами. Говорят, если бы их не было, было бы лучше. Жалуются, что есть нечего. Как у вас живут? Тоже сильно жалуются?

– В Палуе, в «Разгаре»? Ну, это не колхоз. Тамошние и умеют разве что плакаться, но не работать. У нас никто не жалуется, что нечего есть. Голодными не ходим. В нашем колхозе только две семьи нуждающихся: наша и Половинкиных. Нам помогают. Недавно, например, дали сорок килограммов ржи. Это во-первых. Во-вторых, у нас есть где подработать. Летом – молочный завод, зимой – лесозаготовки. На лесозаготовках хорошо платят. Все бегут туда работать. Работать в колхозе не хотят, потому что невыгодно. Сейчас стали насильно загонять в колхоз. Я, например, работала на молокозаводе. Ко мне пристали – вступай да вступай в колхоз. Пришлось вступить, так как я комсорг. Не была бы комсоргом, не вступила. Сейчас со всеми так делают. Если живешь в деревне, увольняют с работы: иди в колхоз. Я уж к Ганибалову обращалась: оставьте меня на молокозаводе, мы с мамой все-таки нуждающиеся, а он ни в какую: ты комсорг, ты должна показать пример. Дали мне добровольную путевку и определили в колхоз.

– И все же ваш колхоз побогаче «Разгара».

– Кто его не богаче? «Разгар» хуже всех. У нас в позапрошлом году тоже было худо. Потом сменили председателя – лучше стало. Теперь председатель хороший. В прошлом году дал каждому на себя по воскресеньям сено косить. Потому сена накосили много, колхозу и себе. Недавно построили новый коровник. У нас колхозное стадо неплохое. Правда, колхозные коровы дают по три-пять литров молока, личные – по десять-двенадцать литров в день.

– Как у вас с дисциплиной? Честно работают?

– Какая там честность, если никто не хочет работать в колхозе! Работать начинают с 11–12 часов. Обед длится два-три часа. Обедают не в поле, по бригадам, а уходят домой. Бригадиров, бывает, обманывают. Получит наряд, а на работу не выйдет. Все оттого, что невыгодно работать в колхозе. Каждый своим хозяйством живет. Зимой подрабатывают в лесхозе.