Лариса Богораз - Сны памяти

Поэтому чтение любого литературного курса сводилось обычно к тому, что преподаватель пересказывал содержание того или иного произведения — «Отцов и детей» Тургенева, «Ромео и Джульетты» Шекспира и даже Достоевского и Пушкина.

Вот и вся наша наука.

Но все же, так или иначе, доходило дело до сдачи зачетов и экзаменов, до написания курсовых работ. Эта студенческая страда проходила обычно так.

У студентов-старшекурсников добываем старые конспекты (каждый год читается одно и то же, иногда даже в тех же словах и выражениях). Собираемся все вместе дома у кого-нибудь, а в хорошую погоду на старом заросшем городском кладбище. Вокруг этого кладбища понастроены студенческие общежития разных институтов. Сначала кажется, что кроме нас здесь никого нет, только над кустами висит какой-то неясный гул. Постепенно улавливаем — на соседней могилке студенты-технари долбят свой сопромат. Из-за другого куста доносится звучная латынь. Наши?! Нет, это готовятся к экзамену медики. Нам тоже сдавать латынь, но по другому учебнику и другой хрестоматии. Объединиться с медиками не удастся.

Приступаем к фольклористике. При всем нашем желании из конспектов вычитать ничего не удается, кроме общих фраз, и тогда применяем другую методику: узнав, что существуют такие фольклорные жанры — частушки, поговорки, сказки и т. п., мы принимаемся сочинять то, и другое, и третье. Чем не фольклорные произведения? Народ в данном случае мы и есть. Главное — чтобы было современное содержание. Ну, что-нибудь про нерадивого колхозника, про высокий урожай, осторожно можно и про районное начальство. Завтра блеснем перед Кнейчером своими познаниями в современном фольклоре, и он, удовлетворенный, поставит всем нам пятерки.

Так, теперь можно приняться за логику. Находим в учебнике какое-нибудь определение чего-нибудь. Главное, чтобы оно было из классиков марксизма, со ссылкой на том и страницы. Все дружно его заучиваем. А на экзамене происходит вот что: преподаватель с изумлением слышит, как семеро студентов (надо только постараться, чтобы наша компания шла вразбивку), что бы ни значилось у кого в билете, начинают свой ответ с одной и той же фразы «Ленин сказал, что дать определение это значит — подвести данное понятие под другое…». И т. д. Далее том и страница, некоторые особо старательные, добавляют еще и какое издание. Затем, «исходя из сказанного….» дальше можно переходить уже к первому вопросу любого билета. Обалдевший преподаватель все равно уже ничего не слышит и только бормочет: «Следующий вопрос…». Значит, снова та же цитата, том, страница. И так до трех раз. Всем по пятерке.

С педагогикой и того легче: Полунск сам из года в год читает по одному и тому же своему конспекту: «Тогда Жан Жак… м-м-м…» «Руссо!» — подсказывает аудитория, сверяясь с чужим прошлогодним конспектом. — «Руссо уехал на Братские острова» — «На Британские» — уверяем мы его. — «На Братские!» — упрямо вычитывает он из своих записей. — «Ну, ладно, если Вам так больше нравится, пусть будет на Братские».

Когда дело доходит до чего-нибудь посерьезнее, выясняется, что больше всего нам хочется спать. Чтец читает из старого конспекта страницу за страницей, Римма и я уже спим. «Римка, повтори!» — строго требует чтец. Римма, даже когда спит, умеет повторить последнюю прочитанную фразу. Скоро этому выучиваюсь и я. А если не повторишь, станешь следующим чтецом.

Конечно, и такое наше обучение, и само преподавание иначе, чем халтурой, не назовешь. Но все же я благодарна этим годам и не считаю их потраченными впустую.

Пожалуй, стоит рассказать еще только один эпизод из этого периода, как я сдавала экзамен по русской литературе второй половины XIX в. Честно говоря, и половины требующейся литературы я не читала ни тогда, ни посейчас. Курс у нас вел слепой преподаватель Илюхин, один из самых серых наших преподавателей. Этот экзамен я сдавала вместе со своим курсом. Конечно, нехорошо сдувать при слепом преподавателе. Я и не собиралась. Ну, как сдам, так и сдам, а не получится, так пересдам.

И вот из аудитории, где мы экзаменовались, зачем-то отлучился его ассистент. Остались Илюхин и несколько студентов, которые, как и я, уже получили билеты и готовились отвечать. Рядом со мной оказался некто Невзоров, странноватый парень. Гляжу — прямо перед ним, открыто, не под столом, а на столе лежат две внушительные стопки тетрадей. Конспекты! И он время от времени в них заглядывает. И я тоже соблазнилась. Дай, думаю, сверю то се, ну, там какие-нибудь даты, имена литературных персонажей, я их всегда плохо запоминала. Протянула руку, взяла верхнюю тетрадку, Стараюсь громко не шелестеть листами. У Невзорова законспектированы все нужные произведения. Но как! Из каждого выписаны все героини, и которая из них что сказала. Но и это выборочно — выписано, если героиня что-то говорит о главном действующем лице, предрекая ему славное будущее. И больше в этих конспектах нет ничего. Уже из чистого любопытства я пролистала все тетради — во всех то же самое. И тут я вспоминаю, чем же этот парень казался странным. Он рассылал всем девушкам курса записки, в каждой из которых сообщалось, что он, Невзоров, великий писатель, великий человек будущего. Он, правда, еще ничего не написал, но уже придумал себе псевдоним — МЭЛС (Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин), а когда Мэлс напишет свою книгу, весь мир ахнет, его будут читать все радиостанции мира, издадут все издательства. А поскольку женщины первыми признают всякого великого человека — это доказывает вся мировая литература, он и обращается за признанием к Неле, к Симе, к Норе… и т. д. Невзоров приносил каждой из нас стул в аудиторию (стульев-то не хватало). Мы хихикали, читая друг другу его записочки. Ну, думали, парень придумал такой способ ухаживания… Тем временем, он начал отвечать по билету и понес ту же ахинею. При этом выяснилось, что прочел он всю требующуюся литературу, но все именно с такой своей точки зрения — о признании гения женщинами. Если в произведении содержались еще какие-нибудь мысли, он их просто не замечал. Илюхин в недоумении — какую же оценку ему поставить? Двойку — так ведь прочел все по списку! Ни с кем этого не было. «Ставлю Вам тройку», — сказал он со вздохом. Невзоров оскорбился: «Конечно, тройку!» — и запахнулся в свой клеенчатый черный дождевик, изображая Чайльд Гарольда — но ведь Илюхин этого не мог видеть, но мог догадаться по саркастическому тону: «Будущее покажет, кто из нас прав!» И ушел. Кое-как я сдала экзамен, наверное, на тройку же.

А дело Невзорова имело продолжение. Несколько студенток пошли к декану, утверждая, что это сумасшедший. «Дiвчата, та, може, вiн в вас закоханий?»

Невзоров же, следующим объектом «кохання» избрал самого декана и… партком. В обе инстанции он написал письма-заявления, где сообщал о великом писателе Мэлсе, ездившем в Москву, которую он вскоре покорит своим талантом. В Москве он, как человек будущего, питался одними витаминами (в таблетках), не из экономии, а приучая себя к светлому грядущему. В результате такой диеты он потерял сознание, его подобрала милиция и отправила к месту жительства. И вот теперь он просит назначить ему повышенную стипендию, чтобы он мог начать и в короткий срок завершить свое гениальное произведение, за которое он безусловно получит Сталинскую премию — хотя, впрочем, у него есть два конкурента — Эренбург и, кажется, Шолохов. И тому подобная дребедень. Это бы все ничего, сдает парень сессию за сессией, и слава Богу. Но к этому в заявлении в партком он добавляет, что просит принять его в партию — ибо какой же лауреат, если беспартийный? Вот теперь дело принимает скандальный оборот, начальство бросается в психдиспансер, где выясняется, что да, этого больного они знают, он у них уже лет пять состоит на учете. Когда он учился еще в 9-м классе в школе, он сочинил такую логическую схему: каждая правящая партия начинала свое восхождение с подполья, стало быть, любая подпольная организация рано или поздно автоматически придет к власти. Он и создал подпольную партию, единственная цель которой — получить власть. В эту организацию он навербовал девчонок-одноклассниц и вместе с ними загремел известно куда. Невзорова признали невменяемым и после короткого пребывания в психушке освободили. А девчонки-то не психи — и пошли по лагерям. «Так чего ж вы от нас хотите? — говорили доктора запаниковавшему университетскому начальству. — Наша задача — адаптировать больного к нормальной жизни. А ваш студент больше ведь не уходит в подполье, так ведь? Учится достаточно успешно, так? А что подал заявление в партию, так ведь это говорит лишь о сильной идеологической работе у вас. Остальное — ваши проблемы». В партию Невзорова все-таки не приняли, так что лауреатом он так и не стал. Но и из университета не отчислили, вроде как не за что было. Ах, сумасшедший? Как же он у вас три курса-то проучился?!