Дженнифер Бернс - Айн Рэнд. Эгоизм для победителей [litres]

Кроме того, Рэнд всё ещё оставалась магнитом для либертарианцев. Она подружилась с Гербертом и Ричардом Корнуэллами, братьями, работавшими на FEE и Фонд Волкера. Корнуэллы были теми самыми бизнес-ориентированными либертарианцами, которых она встречала в Голливуде. После обучения у Мизеса Герберт продолжил свою карьеру в Dole Pineapple, а Ричард стал главой Национальной ассоциации промышленников, а впоследствии советником президентов Никсона и Рейгана. Ричард считал Рэнд «электризующей». Когда он приезжал к ней в гости, она казалась ему динамо-машиной, производящей энергию. Взгромоздившись на высокую тахту, она «курила сигареты с длинным мундштуком, а её волосы были как всегда тщательно уложены. Когда она говорила с тобой, то её взгляд излучал своего рода напряжение, что вызывало у меня восторг и даже немного пугало». Однажды вечером вместе с Корнуэллами к Рэнд пришёл Мюррей Ротбард. Он был родом из Бронкса и наткнулся на организованное либертарианство благодаря бесславным «Крышам или потолкам» – памфлету, принёсшему Леонарду Риду много горя. После того как копия произведения попала к нему, в 1946 г., будучи уже магистрантом, он связался с FEE, где ознакомился с трудами Мизеса. Ко времени возвращения Рэнд в Нью-Йорк Ротбард работал над докторской диссертацией по экономике в Колумбийском университете и регулярно посещал семинары Мизеса [316].

Познакомившись с Рэнд, Ротбард быстро понял, что это «не его человек». Занятная реакция, потому что у них было много общего. Оба любили поспорить, были радикальными и критиковали каждого, кто отходил от идеологии. Ротбард, хоть и был экономистом, либертарианство рассматривал с точки зрения нравственности, как и Рэнд. Однако Рэнд его утомляла. Её напор, её «взвинченность» были для него слишком [317]. (Он не имел ни малейшего понятия о том, что Рэнд регулярно принимала амфетамины, но, по-видимому, смог обнаружить какую-то странную грань её личности.) Как бы Ротбард ни любил допоздна обсуждать тонкости экономической теории, с Рэнд он просто не мог тягаться. После таких разговоров он ещё несколько дней чувствовал себя подавленным.

Тем не менее знакомство с Рэнд было важным моментом его жизни. Несмотря на свою преданность Мизесу, Ротбарда беспокоил вопрос австрийской антипатии к естественным правам. Как и Рэнд, он был естественным моралистом и хотел, чтобы в основе экономики было нечто более глубинное, чем утилитарность. Благодаря Рэнд Ротбард узнал о теории познания Аристотеля и «целой системе философии естественных прав и естественного права, о существовании которой и не подозревал» [318]. Он продолжил изучать эту тему самостоятельно. В итоге объединил австрийский подход к экономике с философией естественных прав и создал собственную ветвь анархистского либертарианства. Ротбард отдавал себе отчёт, что Рэнд дала ему много полезных знаний, но всё-таки сильно её не любил и держал с ней дистанцию. Выраженная харизматичность Рэнд могла как притягивать, так и отталкивать.

Когда Рэнд начала обучать личный состав мыслителей, её всё меньше стало интересовать обращение окружающих в своё мировоззрение. Гораздо проще было начать с нуля. В отличие от Мизеса, Ротбарда и Хайека, молодые люди, с которыми она познакомилась благодаря Барбаре и Нейтану, ещё не увязли в альтернативных подходах к политике или свободному рынку. Они хорошо воспринимали её всеобъемлющее мировоззрение и единую теорию бытия. В то время как другие либертарианцы хотели оспорить взгляды Рэнд, «Коллектив» молча внимал ей.

На этом фоне выдвижение кандидатуры Дуайта Эйзенхауэра на должность президента в 1951 г. стало для Рэнд поворотным моментом. Не без труда Эйзенхауэр, орденоносный герой войны, оттеснил сенатора Роберта Тафта, предполагаемого кандидата от республиканцев. Тафт, известный в сенате как «Мистер Республиканец», был последним крупным политиком, открыто выступавшим за то, что поддерживала Рэнд со своими либертарианскими друзьями. Он был резко против «Нового курса», боролся с профсоюзами и ставил под сомнение целесообразность вмешательства Америки в зарубежные дела. Эйзенхауэр же, напротив, был добродушным, неконфликтным человеком, протянувшим американцам руку помощи после потрясений Великой депрессии и войны. Он был настолько популярен, а его политические взгляды настолько умеренны, что обе партии считали его достойным президентства.

Рэнд начала опасаться такого претендента. Эйзенхауэр был как Хайек, он разрушал изнутри, был ложным другом, который обескровит все дорогие ей принципы. Он нанёс больше вреда, чем любой демократ, потому как его выдвижение «ликвидировало возможности к оппозиции», а также означало «конец для любого, пусть даже полуправдоподобного и полупоследовательного противостояния социальному государству». Подобным образом отреагировала не только Рэнд. Даже новые религиозные консерваторы, коих она ненавидела, относились к Эйзенхауэру прохладно, поскольку не видели за ним никакой идеологии. В 1956 г. National Review Бакли выпустит знаменитую равнодушную рекламу: «Мы предпочитаем Айка» [319]. Но теперь, к её недоумению, большинство друзей Рэнд из Нью-Йорка поступились своими убеждениями и поддержали Эйзенхауэра. За 20 лет демократического правительства они успели отчаяться и были готовы принять любого президента от республиканцев. Это показалось Рэнд глупым компромиссом и непростительной непоследовательностью. Она поняла: «Они выступали не за свободу предпринимательства, этот момент не был решающим в их умах относительно капитализма laissez faire. Тогда я поняла, что поделать с этим ничего не могу, как и ожидать от них какой-либо помощи» [320]. После череды разочарований она была готова разом отвернуться от всего консервативного мира.

Именно Нейтан, который теперь уже мог давать советы, подтолкнул её к такому выводу в этой ситуации. «Консерваторы на самом деле не были нашими сторонниками, – сказал он Рэнд. – С философской точки зрения общего у нас с ними ничего нет». Он смело заявил Рэнд, что она совершила «большую ошибку», выбрав своими союзниками республиканцев, консерваторов и либертарианцев. Формулировка Нейтана заинтриговала и ободрила Рэнд, которая увидела в этом знак того, что пора пересмотреть свои взгляды. Спустя десять лет она будет вспоминать: «С того момента… я правда стала думать, что не была на стороне консерваторов как таковых, что меня могут интересовать некоторые их представители или у меня могло быть с ними общее в определённом отношении, но на самом деле я вообще ни на чьей стороне, я совершенно одна и должна создать собственную сторону» [321]. В словах Нейтана было обещание того, что он вместе с «Коллективом» готов занять место проклятых Рэнд старых союзников.