Леонид Ливак - Жила-была переводчица

«Только Вы можете заставить ее сделать такую работу»! Конечно, Бамонт: только Вы можете помочь мне заставить себя сделать такую работу, какую Вы мне предлагаете. Будьте только со мной. Помните, на другой день после Вашего приезда в Корочу я рассказала Вам о том впечатлении, которое произвела на меня наша встреча в Сабыниной, – с каким восторгом увидела я живого, родного человека после всей мертвой гнили, к которой мне пришлось прикасаться за последние полгода. Я сразу ожила, встрепенулась, стряхнула паутину с своих крыльев, стремительно окунулась в свой чудный светлый мир, по котором тосковала моя душа. Помните:

Смотрите, не отдавайте меня больше ни бабушке, ни Анне Евдокимовне, ни нотариусу, – ни всему елика суть корочанские твари!

Не могу никак решиться отправить это письмо по почте, все мне кажется, что Вы сейчас приедете.

А знаете, Ваше письмо, пересланное через князя [296], я получила только вчера, и даже позже, чем следующее, отправленное с нашим обратным нарочным! Вчера вечером прочла маме вслух половину «Пана». Вот кто «любит описывать природу!» А какой возмутительный перевод! Ваше предисловие – прелесть, жемчужинка! [297]Как чудно Вы пишете прозой. Ну да на то Вы и мой Бамонт!

Моя подруга Ольга Лемпицкая [298]пишет мне «tu as de la chance d’avoir fait la connaissance de Balmont. Je ne sais pas comment tu fais pour connaître toujours des gens intéressants, même en vivant dans un trou, si j’ose parler aussi irrévérencieusement de Korotcha» [299]. Я даже рассмеялась – ведь, si j’ai de la chance [300]– это не потому, что Вы Бальмонт, а потому, что Вы мой Бамонт. Правда?

Приезжайте скорее. Привезите «Огонь» непременно , мне кажется, что я его хорошо переведу – я его так люблю.

А с другими поэтами мне надо еще познакомиться, ведь я их так мало знаю.

Сейчас я сделала лицо Медузы. У меня на столе зеркало и я часто делаю всевозможные лица. А странно, что в разговоре с людьми я не умею composer ma figure [301]нарочно. Иногда это могло бы быть мне полезным, правда? Ну да ничего, раз все меня и так любят. Сегодня я буду валяться. Мне хочется, чтобы кто-нибудь носил меня на руках.

Le 19 février.

Бамонт, Вы меня забыли!! Ай-ай, какой гадкий Бамонт! А я все время с Вами. Правда «Аккорды» очень хорошо переведены? Ну похвалите-же! Если бы Вы знали, сколько сил у меня является, когда меня хвалят, и какой хорошей я делаюсь, когда меня любят!

Знаете, я так и не получила от René письма для мамы – как странно, что пропало именно это письмо! Вместо этого я взяла да сама написала маме все, что передумала за последнее время. Жду благоприятной минуты, чтобы дать ей прочесть это письмо. А то говорить слишком трудно, она так расстраивается. Как Вы далеко, Бамонт! Вот я уж и не знаю, интересуетесь ли Вы тем, что я рассказываю! Любите подольше Вашу Лелли. Приедете?

Я почувствовала к Вам величайшее уважение после того, как Вы перестали мне писать, после того, как Вы даже с Вовой не прислали мне ни одной строчки, противный, противный Бамонт! Вчера – но нет, подождите, вот что: Вы получили мои последние переводы? Если да, то сейчас же, не дочитывая этого письма, ради Бога, возьмите «Опричников», зачеркните 2 последние строчки и напишите:

И не сердитесь за то, что сначала я перевела это так наивно – просто такой оборот пришел в голову и я написала его, не долго думая. Точно так же в «Аккордах» нужно поставить «Appels d’étendards écarlates, promesse de gloire aux puissants». Правда?

Да, ну и вот вчера приехал Вова и взволновал наше затишье, стал рассказывать о сабынинской жизни, о бабушке – и ужасно много о Вас, – он и мама Вас очень полюбили. И от Вовиных рассказов мне стало так скучно, так скучно без Вас. Мама все говорит, что по рассеянности как-то слабо приглашала Вас сюда, но рассчитывает, что это не помешает Вам приехать. Этот нарочный посылается для того, чтобы вызвать сюда Володю Алферова по делам. Скоро приедут тетя и бабушка и начнут собираться в путь. Мама просит передать Вам, что если наш «кавардак» не пугает Вас, то она очень будет рада, когда бы Вы ни приехали – при Вас ведь здесь никто не стал бы стесняться заниматься своими делами, а моим главным делом было бы занимать Вас! А если Вам противны шум и суета, то мама даст Вам знать, как только они прекратятся.

Словом, поступайте, как хотите. Мне страшно хочется видеть Вас поскорее, а суета может продлиться еще 2 недели. Но с другой стороны – какое же Вам удовольствие выслушивать еще больше, чем писк Жоржика? Боюсь звать. От Соколова уже пришли брать письма для нарочного, и я спешу, хотя мне нужно было бы много-много рассказать Вам. Мама и Вова шлют поклоны Вам и Екатерине Алексеевне, передайте ей и мой искренний привет. Если не хотите приехать, Бамонт, то хоть пишите, по крайней мере. Я Вас очень люблю.

Сегодня утром явился Соколов и стал усиленно звать нас к себе на блины. Вова болен и не решился выходить из дому, а я махнула рукой на свою лихорадку и поехала с мамой. Я, по правде сказать, ужасно люблю бывать у Соколовых – у них все так спокойно, так чисто, так пахнет стариной – но стариной хорошей, сохранившей какую-то трогательную свежесть, и сами они такие милые, добрые старички. Я когда-то показывала Вам их домик; он стоит недалеко от тюрьмы и они никогда не открывают ставней у тех окон, из которых может быть видно это отвратительное зданье. И вот, после блинов, мы сидели за чаем в одной из крошечных беленьких комнаток, увешанных иконами и уставленных растеньями. В маленькие окна вливались целые потоки золотых лучей и выгон так и лоснился всею огромною скатертью тающего снега. Я смотрела вокруг себя и думала о том, как я люблю все, все, решительно все – и громадное добродушное лицо Соколова и кроткие участливые глаза его жены, и эти скрипучие телеги на выгоне, и вазу с яблочным вареньем, которое пронизывающие лучи превращают в груду прозрачных янтарей, и даже яркие лубочные портреты государя и государыни над черным клеенчатым диваном. И мне пришло в голову, что Вы непременно, непременно должны побывать у Соколова, когда приедете в Корочу. – «А вот и наш нарочный», – воскликнул Федор Емельянович, глядя в окно. Через пять минут я читала Ваше письмо и еще больше любила весь мир.