Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Я поняла, я знала. И все-таки, чуть слышно спросила: «C’est vrai?» («En ce moment les deux mains sur ta poitrine» [271] Правда? (Ты положила в ту минуту обе руки на грудь…) (фр.) , – вспоминал недавно René. – Конечно! Мое сердце было так полно счастья!) – «Je crois!» – «J’espère!» [272]– И больше ничего. Только на другой день, утром войдя в мою комнату, залитую солнцем, он поцеловал меня – в губы – долго-долго и я видела только золотой лучистый свет в его длинных темных глазах. Мы не думали ни о близости, ни о любви, ни о нашей красоте – мне только казалось, что мы два сплетенных стеблями цветка, которые тянутся, растут, поднимаются к солнцу через ароматную прозрачность воздуха.

И это было – преступленье. It was awfully shocking! [273] То было чрезвычайно скандальным поведением (англ.). Не правда ли? И это нужно было искупить разлукою, горечью, страданьем…

На языке благоразумных людей это называется «вешаться на шею», «позволять себе возмутительные вольности с едва знакомым человеком», и т. д. У меня не хватило благоразумия, чтобы сознать свою ошибку, и я возмущенно заявила, что лучше уеду до тех пор, пока мама убедится, что я права, чем делать вид, что уступаю.

Через две недели, в Швейцарии я с открытыми плечами и руками танцевала в объятьях усиленно прижимавшего меня к себе кавалера, и на другой день написала René размышление о том, что ведь это уже куда безнравственнее и «стыднее». Мама, читавшая тогда мои письма вместе с René, решила, что я соблазняю его рассказами о своих голых руках!

Боже, как все это мерзко, возмутительно! Оттого-то мир так мрачен, что слишком яркие светильники нужно прятать под колпак, из боязни ослепить стариков и кротов!

Ну, будет. Я могу Вам писать бесконечно. Только ему и Вам. Это ужасно много. Я не думала, чтобы кто-нибудь другой мог любить меня так же светло и хорошо! Как я Вас люблю, мой Бамонт!

12 го февраля 1902.

«…До тебя я не знал, что такое любовь, я знал только страсть. В глазах тех женщин, которым я обманчиво говорил „люблю“, не было той чистоты и глубины, где теперь навсегда утонула моя душа. В них только был какой-то неясный намек на то, что в твоих темных глазах нашло такое прекрасное и полное воплощение. Те женщины, которых я знал до тебя, были как бы предчувствием тебя . Вот почему я говорил им „люблю“, вот почему моя ложная любовь к ним не должна оскорблять тебя…

…Без обещаний мы связали нашу жизнь, но нет той силы на земле, которая бы смогла расторгнуть наш союз».

Бальмонт

(«Крымский вечер». В Безбрежности [275])

«Неужели Вы есть на свете, Люси! Наконец я встретил Вас? Наконец… О, как долго Вас не было! Я всегда думал о Вас. Я ничему не удивляюсь. Я вижу Вас как солнце. Я думал о нем раньше. Но я всегда всем лгал. А Вас я не обманываю, все могу сказать Вам, счастлив Вашим счастьем, не боюсь, не оглядываюсь, не рассчитываю. Как подумаю о Вас, говорю: „Так это значит верно. Можно действительно все понять в другом, и все для него сделать, ничего не прося. Радость дать. Отдать себя“. Я твой».

Бальмонт

(Из письма к Люси)

Какая разница между этими двумя видами любви, и насколько вторая красивее, выше, светлее первой. Там – Вы счастливы, потому что наконец встретили то, чего напрасно искали в других женщинах, и что нашло такое прекрасное и полное воплощенье в темных глазах Вашей подруги. Что же это? Это – сочувствие, это – понимание Вашей души, это – отзыв на Ваши желанья, это – любовь, та любовь, для которой синонимом служит русское простонародное выражение «жалость». (Вы знаете, крестьянка часто говорит, что ее муж ее «так жалеет, и она сама его страсть как жалеет!»)

А здесь , во втором случае, совсем иначе. Тут Ваша душа так же трепещет от благодарности к другой душе, но уже не только за то, что эта другая душа поняла Вас, сознала Вашу красоту, а и за то, что она невольно заставила Вас понять самого себя и самому сознать свою красоту. – Помните:

Так вот, если прежняя Ваша любовь перенесла Вас в небо, то настоящая возвысила Вас до неба небес.

Но что же будет дальше – подумайте! Что если я тоже только предчувствие другой или других? Вы превратитесь в бестелесного духа, Вы сольетесь с Богом, Вы достигнете Нирваны. Я говорю это полушутя, но с твердым сознанием, что говорю чудную, радостную правду.

Зачем Вы всегда говорите, что лгали предыдущим? Это не так. Вы всегда говорили правду. Только «правда» для Вас изменялась с каждым новым периодом Вашей жизни, с каждой новой фазою Вашей души. Изменялись Ваши потребности, изменялась Ваша способность любить, изменялось земное воплощенье Вашего идеала любви.

Так, по крайней мере, понимаю Вас я, считая Вас своим братом, таким же, как и я –

Сегодня мне все как-то тяжело и больно. Окружающее противно. Будущее темно. Какая-то усталость, горечь, мрак. Утром я получила письмо от René – милое, спокойное письмо, где он говорит мне о своих делах, о новой пьесе, в которой он играет, о моем приезде, который будет для него таким счастьем. И – Вы не можете себе представить, до чего меня возмутило это письмо. Он так спокоен, он знает , что я существую, что я его люблю, знает , что рано или поздно я буду его женой – чего же, в самом деле, ему волноваться? А между тем, и не смотря на то, что я прекрасно знаю, что подобные минуты уверенного бесстрастия у него редки, я почувствовала к нему какую-то дикую ненависть – и если бы Вы видели то насмешливое, злое, едкое, оскорбительное письмо, которое я ему написала, Вы удивились бы (не Вы, впрочем) той ярости, которая может иногда овладеть Вашей ласковой Лелли.

Завтра – завтра будет иное. Я не умею долго страдать. А сегодня мне было очень больно.

Вечером приехала мама. Одна мама. И когда я увидела, что она одна, я поняла, что все время ждала Вас, стараясь не ждать и не надеяться. И мне стало еще больнее. Так больно, что слезы невольно переполнили глаза и быстро-быстро одна за другой покатились по щекам.