Леонид Ливак - Жила-была переводчица

А знаете, почему я кисну в самом деле? – Я не могу, положительно не могу жить без ласки, без любви, не могу выносить холода. Это доводит меня до отчаяния, до сумасшествия. Я написала два совершенно диких стихотворения, какими-то необычайными размерами – Nuits d’Exil [240] «Ночи изгнания» (фр.). Людмила расценивала свое пребывание в семейном корочанском кругу как изгнание из Парижа, где она в общей сложности провела около восьми месяцев, успев, однако, обзавестись там женихом и решив подвизаться на парижских театральных подмостках. .

Первое мне даже стыдно написать Вам, до такой степени оно – dévergondé [241] –

А другое, написанное на следующий день, вот:

Вот и разберите – «апрель, или май?» – Я не знаю.

Сегодня, после Вашего письма я оживилась, и даже нашла в себе достаточно сил, чтобы надеть платье – то самое черное платье, которое я носила при Вас.

Бамонт, помните, что Вы мне сказали: «Пишите мне о том, что Вы думаете делать»? Вот что: я представляю себе самое лучшее, что только может случиться; мама получает письмо от René и говорит: «Ну, так и быть, едем в Париж». Покончив с Корочею, мы едем – и Вы едете в то же время с нами. Бамонт, милый, у меня явилась какая-то странная твердая вера в то, что Вы мой добрый гений и что Вам я буду обязана огромной частью своего счастья. Я знаю , наверно знаю, что если Вы будете с нами в Париже, все устроится просто и легко, и мама все поймет, всему поверит. Какое основание я имею так думать, я сама еще не разобрала, но не могу отогнать от себя мысли, что так и случится. Ведь подумайте, какою пыткою была бы для меня жизнь между ним и вечно подозрительной, вечно стерегущей обвинения мамой! И мне кажется, что тот Бамонт, которого я видела во сне, не решился бы отпустить свою маленькую Люси на такое мученье! Скажите, Бамонт, что Вы хоть постараетесь устроить так, чтобы мы ехали вместе? – Ради Бога, только не подумайте, что я как Besnard [244] Личность не установлена. хочу извлечь из Вас пользу! – Подумайте, если бы Вы не были для меня тем, чем Вы кажетесь моей душе – близким, дорогим, светлым братом – разве я допустила бы в себе мысль поставить Вас – наравне с собою – мамой – и им?

Ах как это было бы чудно, хорошо, как красиво! Весна, Париж, молодость, красота! Я была бы такою радостной, такой красивой, какой Вы меня еще никогда не видали.

То, что я чувствую, очень, очень странно… очень странно! Но мне кажется, что я была бы радостной и красивой не только из‐за него и для него, но и из‐за Вас и для Вас . Верите?

Ах да, Бамонт, я ведь написала одно стихотворение для Вас – напишу потом. А Вы, Бамонт, пришлите мне все свои стихи, относящиеся ко мне [245] Стихотворения, написанные Бальмонтом под впечатлением связи с Людмилой, вошли в состав его поэтического сборника «Будем как солнце» (цикл «Семицветник»; см. приложение в настоящем издании). , и непременно пришлите свою карточку, хотя, пока, я еще очень живо помню Вас.

Бамонт, дорогой, ведь Вы не сердитесь, когда я говорю о René – это было бы так глупо!

Скорее пишите, Бамонт, и побольше. – Вот сию минуту принесли телеграмму от мамы, в которой между прочим сказано «подробности нарочным». Хоть бы мама догадалась сказать Вам об этом нарочном – Вы бы написали мне. А то так долго идут письма через Белгород.

Правда я много Вам пишу, Бамонт? Вам ничего, что я говорю «Бамонт»? Константин Дмитриевич – Боже! «Нет конца»! Да и потом я чувствую себя с Вами, как Жоржик в ту минуту, когда он с нежным полувопросительным взглядом произнес «Бамонт! Я упал!». И кроме того я не знаю, как Вас иначе называть.

Бабушка зовет меня в гости к докторше – «Да лучше удавиться!» Хочется бесконечно болтать с Вами, но писать противно. – Если бы Вы были тут, Бамонт, мне не было бы так холодно и скучно. Знаете, Бамонт, – Вы только что поцеловали меня в лоб и в глаза. Как хорошо! Мерси.

Ooh! How shocking! [246] У-у! Какое скандальное поведение! (англ.)

В этом письме Вы должны прочесть еще много, много кроме того, что написано.

9 го февраля. Гадкий Бамонт, с маминым нарочным – ничего, по почте – ничего. А мне скучно. Хорошо, что я вчера опоздала послать это письмо на почту – теперь Вы его получите сегодня же.

Смотрите – моя шпилька упала из волос прямо на письмо, хочет к Вам! Ну Бог с ней!

Фи! Как неприлично так часто писать человеку, от которого получаешь письма далеко не каждый день!

Но видите ли что, Бамонт, ведь я, в сущности, ни для кого не пишу, кроме себя! Я много думаю, мне необходимо дать форму своим мыслям, и вот я выражаю их в виде письма к тому лицу, к которому они имеют наиболее близкое отношение. Поняли?

Вот, например, сегодня я решила не скучать, а заняться делом. Взяла Ваши книги, стала перелистывать с твердым намерением перевести что-нибудь. Но, представьте, еще не могу. Я еще недостаточно отвыкла от Вас! Читаю, и невольно погружаюсь в размышления о том, что Вы думали, когда писали такое-то стихотворение, как рождались слова в Вашем уме, как они сплетались в стройные строки, какие образы мелькали в Вашем воображении, какие страданья, какие наслажденья переживали Вы в те минуты.

Когда все это перебродит у меня в голове, осядет, остынет, тогда, быть может, я еще лучше стану переводить Вас, – но пока не хочется трогать, не хочется нарушать гармонии впечатлений.

Я ищу Вашу душу в Ваших стихотворениях, и нахожу ее во всевозможных фразах, во всевозможных настроениях. Вот это написано в минуту безотрадного пессимизма. Вот это навеяно какой-то легкой весенней мелодией, – другое пахнет мадригалом и родилось в увлеченьи flirt’ом, с сознательною неискренностью; а следующее – о, как далеко Вы были от земли, как близко к звездам, к правде, к Богу, когда оно рассыпалось по бумаге созвучными словами под Вашей полубеспамятной рукой! В некоторых стихотворениях меня опьяняет нежная музыкальная прелесть, поразительная непринужденная легкость звуков… Другие сразу ставят меня на край чудовищной, неодолимо влекущей пропасти, из которой несется точно родной призывный мотив – таких больше всего в «Горящих зданиях». Если хотите, я назову Вам для примера: «Я не из тех, чье имя легион» [247], «Замкнуться, как в тюрьму, в одну идею» [248] Первая строка стихотворения «К дальнему», отдел «Возле дыма и огня» («Горящие здания». С. 112). , «Пять чувств – дорога лжи, но есть восторг экстаза (!)» [249] Первая строка сонета «Путь правды», отдел «Прогалины» («Горящие здания». С. 154). Вторая половина строки графически выделена Людмилой, заменившей также запятую восклицательным знаком, чтобы подчеркнуть свое отношение к словам поэта. , «Морской разбойник» [250], «Я устал от нежных снов» [251], и рядом то, которое кончается: