Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Будьте осторожны, Бамонт. С Вами не было такого случая, когда Вы бы слушали какую-нибудь дивную, чарующую мелодию – и вдруг бы кто-нибудь чихнул или плюнул около Вас? Знаете, я больше всего на свете боюсь таких вещей! А теперь все так красиво, так светло, так гармонично – ах!

Бамонт, милый – сейчас получила Ваше письмо по почте. Конечно, Ваше стихотворение – «Нет, ты не поняла» [263] Речь идет о третьем стихотворении из цикла «Семицветник», посвященного Людмиле («Будем как солнце». С. 130). См. в приложении к настоящему изданию полный текст «Нет, ты не поняла, что в бездне пустоты…». очень хорошо, очень. Только в нем – ошибка, потому что я не «не поняла» – от того-то я и не могу любить его так, как люблю другие.

Вы говорите, что у меня талант, и что я сама это очень хорошо знаю. А помните, что я Вам однажды сказала: «Мои стихи мне нравятся постольку, поскольку в них отражается моя душа», – это единственная оценка моего «таланта», по крайней мере, для меня. И писать я буду всегда, когда мои мысли будут требовать стихотворной передачи. Переводить Вас я буду непременно. Это меня просто – cela me passionne [264]. Господи, только бы покончить с противными вещами, только бы больше не раздваиваться!

Странно – я не получала от René письма для мамы, а между тем он, по-видимому, писал. Неужели – «не судьба»? Ну ничего, ведь должно же это как-нибудь уладиться, правда?

Ваши карточки, в сущности, не так дурны, как кажутся. И потом они дополняют одна другую, и передают то впечатление, которое производит Ваше лицо. В профиль – благородно-тонкий облик средневекового лорда – голова так и просится на большую ослепительно-белую фрезу. (Напрасно только Г н Здобнов потрудился сделать Вам благонравную бровь. Да и ус один совершенно лишний [265] Дмитрий Спиридонович Здобнов (р. 1850) владел сетью фотоателье в Санкт-Петербурге, и его имя фигурировало на тыльной стороне фотопортретов Бальмонта. Экземпляры фотографий, о которых идет речь в письме, сохранились в архиве Савицкой. См. вторую вкладку с иллюстрациями. .)

En face [266]– неукротимые черты сына русских степей. Что-то светлое – и грустное, что-то сильное и задумчивое, что-то далекое – и откровенное во взгляде как бы постоянно расширяющихся, пристальных глаз. Что-то необузданно-жадное в напряженном трепете ноздрей. Что-то роковое, что-то решенное в каменном молчании властного рта. И как верно угадала природа, что вокруг такого лица нужны отсветы медно-огневых волос.

Я, вероятно, пошлю это письмо с нарочным, которого мама собирается отправить в Сабынино. Скажите ему, чтобы он и на обратном пути заехал к Вам.

Моя тетя приедет только к 20‐му. Может быть, Вова и Володя [267] Вова – старший брат Людмилы (см. примеч. 12 к письму 4); Володя – ее двоюродный брат, сын Сергея Петровича Алферова, отставного профессора Харьковского университета, чья сабынинская усадьба располагалась по соседству с имением князя Дмитрия Александровича Волконского (1861–1909), где гостила семья Бальмонтов. соберутся приехать в Корочу, пока бабушки нет.

Передайте мой привет Екатерине Алексеевне [268] Екатерина Алексеевна Андреева-Бальмонт (1867–1950), вторая жена поэта, жившая вместе с мужем и дочерью Ниной (р. 25.XII.1900 ст. ст./7.I.1901) в сабынинской усадьбе своей сестры Марии, бывшей замужем за князем Д. А. Волконским. В своих мемуарах Е. А. Андреева-Бальмонт оставит пестрящий ошибками и недоговоренностями отзыв о Людмиле ( Андреева-Бальмонт Е . Воспоминания. С. 357–359). . Мне она нравится в моем воображении, потому что, мне кажется, Вы ее глубоко, сильно любите. Только мне она представляется тем, что называют «Умной женщиной» – решительной, спокойной, тактичной, образованной, способной все понять, делающей гладкой и приятной свою и чужую жизнь. Я иногда завидую таким женщинам и – ужасно боюсь их! То есть не боюсь, а стесняюсь. Почему Ваша жена мне представляется такою – я сама не знаю, и очень может быть, что я ошибаюсь, только все-таки я не могу предположить, чтобы она была иною, раз между вами существуют искренние дружеские отношения.

Какой серый день! От вчерашних слез у меня болит голова. Няня больна и сегодня мне опять придется гулять с Жоржиком. Мы уходим далеко, бегаем, останавливаемся смотреть на ручейки, бегущие по колеям, разговариваем с гусями, наблюдаем за грачами и воронами, бросаем камешки в яр, и повсюду ищем орла, «бошую пицу олла», которая скоро-скоро «пилетит».

Как Вы можете не любить детей, Бамонт? Какое зрелище может быть красивее этого постепенного расцвета, этого пробужденья души, встречающей на каждом шагу восторги откровения? Когда я бываю с Жоржиком, я так сливаюсь с ним, что мне становятся вновь близкими все удивленья, все радости, все впечатленья ребенка. А потом – я думаю о своем мальчишке. Какой он будет жизнерадостный, задумчивый, хорошенький – и мой ! И когда моя жизнь начнет увядать, я буду знать, что вся моя сила, молодость, красота уходит в него, и когда никто уже больше не назовет меня своей нежной, светлой Лелли, я буду счастлива верою в то, что для него я до конца своей и его жизни останусь нежной, светлой, единственной. И когда он найдет свою Лелли, он полюбит ее из‐за меня, для меня, той любовью, которая жила во мне, той любовью, которая дала ему жизнь. Дети – все. Дети будущее. Дети то же, что искусство – в них переливается волна нашей души, чтобы жить еще и еще и еще, чтобы остаться бессмертною в бесконечном.

Если бы я не встретила René, я все равно вышла бы замуж, для того, чтобы иметь ребенка. Извините, это неправда. Я сказала глупость, не подумав: я бы ждала, ждала René, потому что такой ребенок, какого я хочу, может быть только сыном самой красивой, самой гармоничной любви. Но ведь не могло же случиться, чтобы я не встретила René! Мне кажется, что я сама создала его, силой своей веры в него.

Я никогда не ошибалась, всегда знала, что это еще не он, мой инстинкт уверенно вел меня к нему, и потому я сразу узнала его, без объяснений, без удивленья. Это было вечером 14 го июля. Мы стояли на балконе, увешанном фонариками, над бурной толпой наводнявшей Boulevard St. Michel. Я была в длинном розовом пеньюаре и с большим полотенцем на мокрых, только что вымытых волосах. Я стояла, во весь рост прислонившись к двери, – он против меня, облокотившись на перила, спиной к улице. Нам обоим было легко, весело, хорошо. Он сказал мне, улыбаясь, немного бледный: «Savez-vous, je crois que nous serons autre chose que des amis – plus!» [269] Знаете, мне кажется, мы станем не только друзьями, но чем-то бóльшим! (фр.) Я ответила: «Nous serons ce que nous serons, sans étiquettes! – Oui, parce que Jean est mon ami, mais vous, ce n’est pas la même chose» [270].