Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Наташа Вам кланяется, она все заглядывает в мое письмо.

Вы на меня не сердитесь за такое глупое письмо? А можно Вам писать по-французски, когда мне нужно будет говорить о высоких материях, а?

Слушайте, вот что, Бамонт, как Вам не стыдно? Зачем Вы поцеловали Наташу? Вы ведь знаете, какая она странная девочка и как на нее действуют такие вещи!

Присылайте скорее Ваши стихотворения. Я Вам напишу, когда вздумается, – Вы ведь не будете требовать от меня корректности в этом отношении? Сейчас мы с Наташей пойдем на почту и отправим это письмо.

Нет, право, я не могу представить себе, что последние 5–6 дней были не сном. Все по-старому, все на месте – все тот же дом Потехиной, на Дворянской улице, в городе Короче!!! А где же жизнь, а где же огонь?

Моя тетя [233] Имеется в виду К. П. Китаева (см. примеч. 3 в настоящем письме). приедет через 2 недели и умчит свое семейство в Петербург. Я буду свободна – свободна!! Ну, tout vient à point à qui sait attendre [234].

До свидания, Бамонт. Неужели же Вы так далеко, что не слышите даже отчаянного визга Вашего друга Жоржа?

Солнце спряталось за садом. Наташа жужжит у меня над ухом – невозможно писать, да и пора идти на почту.

Несколько часов тому назад я обещала Вам написать, «когда вздумается». И вот мне уже вздумалось! Это даже не совсем прилично, кажется. Но я ведь во многом не согласую своего поведения с правилами приличия! Так что это не составит исключения. Ужасно грустно. Так грустно без ласки, без любви, без блеска. В Вашей комнате все по-старому. Я пошла туда и легла на сундук, свернувшись калачиком. Мне казалось, что я пришла к Вам, и что я делаю Вам что-то приятное, за что Вы мне очень-очень благодарны. Я вспомнила свой сон накануне Вашего отъезда. Мне так ясно-ясно приснилось, что я страдала, и страдала, помню, из‐за мамы и из‐за René [235] О конфликте Людмилы с А. П. Савицкой, считавшей Рене Пийо неподходящим женихом для старшей дочери, см. вступительную статью в настоящем издании. . У меня была страшная, почти физическая боль в сердце. И вот как-то внезапно я очутилась в Вашей комнате на Вашей постели, а Вы сидели на кресле и, держа мою руку, рассказывали мне какую-то тихую колыбельную сказку. Я так явственно чувствовала, что мое лицо мокро от слез, и что я улыбаюсь, и что я засыпаю, и что мне хорошо благодаря Вам . И, знаете, ничего не значит, что это был только сон – ведь после него у меня осталось к Вам точно такое же чувство светлой, теплой дружбы, как если бы все это произошло в действительности.

Скажите мне, что когда Вы перестанете любить меня, как любили в течение нескольких часов увлеченья, у Вас останется такая же нежная, ясная дружба ко мне! Это было бы так необычайно красиво! Отдаленная от Вас всевозможными мелкими и крупными преградами, я знала бы, что я всегда близка к Вам, всегда дорога Вам, как мне всю жизнь будет близок и дорог тот красивый водяной цветок, который я видела где-то, когда-то, давно-давно, в детстве.

Сегодня, возвращаясь с почты, мы с Наташей шли медленно и безмолвно. Блеск луны отражался в зеркально-ледяной коре, покрывавшей землю. Весь этот глупый, несносный городишко как-то преобразился и стал почти красивым, грустно улыбаясь в объятиях мягкого вечера.

А дома нас ожидала бабушка, тараторившая без умолку в обществе Анны Евдокимовны, Соколова [236]и той отвратительной докторши, которая всегда внушает мне желание прочесть ей вслух: «Но мерзок сердцу облик идиота…» [237]– Эта гиппопотамообразная особа – отчаянная кокетка и ненавидит всех привлекательных особ женского пола. Мне она очевидно делает честь, считая меня очень опасной соперницей, так как один мой вид приводит ее в ярость, которая выражается в умиленных поцелуях, комплиментах и приглашениях, перемешанных с колкостями, такими же тяжеловесными, как и она сама. Наташа вчера сказала мне: «Счастливая ты! Все тебя любят. Тебя ненавидит только Мария Феликсовна (это докторша) и все такие как она. А остальные все тебя любят. Скажи мне, правда, кто тебя не любит?»

Я подумала и решила, что я действительно счастливая.

Как мне нравится «Лелли» [238]! Ничего особенного, кажется, нет в этом стихотворении, но – ах, как от него пахнет фиалками, как оно нежно, как ласково и красиво!

Может ли это быть так же красиво по-английски?

У Вас были Лелли, Бамонт? Правда, Бамонт, Лелли самое счастливое существо в мире? Лелли одним взором может разогнать самые черные тучи. Лелли одною улыбкою может рассеять печаль. Лелли одна может дать бесконечное счастье и одна может быть бесконечно счастливой. Бедная Лелли, зачем она не там, где тучи, зачем она не там, где печаль? Бедная Лелли, напрасно глядящая в темную ночь своими светлыми, материнскими очами!

У Вас были Лелли, Бамонт? У него никогда не было Лелли, светлой, тихой, ласкающей Лелли… Не правда ли, милый Бамонт, Лелли должна идти к нему, Лелли должна положить свою легкую, освежающую руку на его усталый, горячий лоб? Бедная Лелли, одиноко глядящая в темную ночь своими светлыми, материнскими очами! Вам жаль бедную Лелли, Бамонт? Счастье солнца в том, что оно дает свет и тепло – счастье Лелли в том, что она дает ласки и любовь.

Сегодня утром я пила кофе одна в столовой, когда в дверь просунулась рука почтальона. Газеты – письмо от René и – от Вас. Какое тонкое! Ну, да это ничего, значит завтра будет другое, правда?

Бамонт, знаете, я только теперь, только после Вашего отъезда поняла, какой Вы милый, чудный, единственный Бамонт! Мне и скучно без Вас, и так отрадно, что я могу Вам рассказать все, все, что думаю, и знать, что Вы все поймете! Ваша душа превратилась для меня в какого-то ангела-хранителя, в какое-то золотисто-белое облако, окутывающее меня – между нами нет ничего мучительного, ничего вынужденного, натянутого. Если бы я была уверена, что при более продолжительной совместной жизни такие светлые отношения между нами остались бы неиспорченными, я всей душой желала бы вновь увидеть Вас – и надолго. Но –

– как выразилась, исказив Ростана, Ваша большеголовая приятельница [239] Цитата из пьесы французского поэта и драматурга Эдмона Ростана «Принцесса Греза» (1895) в переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник. .

Вы знаете, бабушка, воспользовавшись тем, что я долго сплю, куда-то удрала с самого утра. Наташа все еще не идет из гимназии, теперь уже скоро 3 часа и мне ужасно хочется есть.

Это Ваше письмо вернуло мне аппетит, Милостивый Государь, чем Вам премного обязана! Я ведь Вам еще не рассказала, что все эти дни мне ужасно нездоровилось, и я с утра до вечера валялась полуодетая, ни с кем не разговаривая. Это даже подало повод няне высказать следующие глубокомысленные наблюдения: «И как это человек может похудеть в два дня! – вон у нас Людмила-то Ивановна как измучились! И чего это Вы все тоскуете? Неужто в женатого влюбились? Полно Вам! Ведь женатый он, – а Вас еще сколько женихов ждет хороших!» – на это я рассмеялась, а Наташа возразила, что «ведь люди скучают не только по тем, в кого они влюблены!» и няня поколебалась в постановке своего диагноза.