Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Сейчас получила письмо – от мамы. Ответ на мое. Не легче. Она расстроена, устала. Она считает меня влюбленной, опьяненной, страдает за меня, боится, что я попаду в неволю, что René «запряжет» меня как-то и вместе с тем она находит, что в нем нет «черт мужественных». Я не понимаю таких противоречивых взглядов: раз у него нет силы и мужественности, то как же он может поработить меня? Впрочем, ведь мама думает, что это «физическая потребность любить шутит со мною шутку», что я «влюблена в созданный мною образ». (Если бы даже и так – то что же делать?) Мама говорит, что при нем я теряю голову и ставлю ее, маму, ни во что. Что она не удержит меня от решительного шага, могущего наложить на меня вечную цепь. Что я не даю ей никаких гарантий. Что папа, кажется, не отказывается поехать со мною в Париж в конце лета… Что при всем этом она понимает, жалеет и любит меня и всеми силами желает помочь мне. Впрочем, нет, не помочь, а спасти !

Боже! Ну что из всего этого будет? Доказывать ей, что она ошибается в René – бесполезно ввиду отсутствия осязательных доказательств. Остается ждать папу? Но папа такой человек, который и при осязательных данных не отрешится от предвзятого мнения – а это мнение у него аналогично с маминым, так как основано только на ее рассказах.

Сейчас попробую еще написать маме.

Милый Бамонт, merci за то, что я могу говорить Вам обо всем!

Написала маме много-много. Она должна понять. Но теперь уже 3 часа ночи. Иду спать. Хоть бы завтра было письмо от Вас, Бамонт.

Страшно спешу. Бамонт, мама говорит, что я ужасно глупо сделала, что посоветовала Вам не приезжать. Наоборот, если бы Вы могли приехать теперь , пока не будет бабушки и тети, а следовательно и суеты, – Вы сделали бы нам не только удовольствие, но и услугу, потому что Ваше присутствие успокоило бы нас, дало бы нам возможность прийти в себя, etc, etc. Объяснять очень долго, но одним словом – Вы нам нужны и именно Вы . Мама и Вова в один голос пристают, чтобы я хорошенько написала Вам об этом и я от себя и для себя очень прошу Вас приехать. Завтра с обратным извозчиком – ведь очень удобно?

А Ваши дела – разве нельзя их отложить? И вовсе Вам незачем ехать за границу прямо отсюда. Разве Вы уже совсем не хотите видеть нас еще в Сабынине?

Стихи Минской [324]ничего себе, но, знаете, они почему-то страшно напоминают мне одну тифлисскую вывеску: «Не уежай галубчик мой, а заежай павеселица в садек мой!» [325]

Ну так что же – заедете Вы в наш корочанский «садек»? Смотрите, ведь по этому я могу составить себе понятие о степени Вашего расположения к нам!! Бегу укладывать всякие штуки.

До свидания – жду.

Мама и Наташа Вам кланяются и тоже ждут.

P. S. Место, во всяком случае, будет и кровать найдется. В гостиницу не ездите ни за что – это будет неудобно.

Бамонт, милый – простите, что буду писать скверно, у меня страшно болит голова. Я для того и пишу, чтобы побыть с Вами, отдохнуть. Для меня такое горе, что Вы не приехали сегодня, да еще вдобавок, что вместо Вас приехали бабушка и Катя [326], привезшие массу неприятностей. О эти отвратительные, отвратительные Лазаревские дела [327]. Если на меня они так сильно действуют, то маму они должны просто убивать.

Бамонт, дорогой, Вы были нам так нужны, мы обе отдохнули бы с Вами. Господи, как у меня болит голова. Я пишу почти с закрытыми глазами. Вы говорите, что со стороны мамы – преступление задерживать меня с собою. Нет, Бамонт, не преступление, и совершенно естественное проявление материнской заботливости, étant donné [328], что она считает René недостойным меня , и боится, что я сама увижу это, но увижу не раньше, чем сделаю непоправимый поступок.

В своем втором письме я старалась доказать ей, что при несомненной аналогичности моего характера и моих суждений с ее, невозможно , чтобы я любила человека, которого она имела бы полное основание считать тем, чем ей представляется René. Одна из нас должна ошибаться и при более серьезных исследованиях ошибка должна исчезнуть и наши мнения должны слиться в одно. Для этого нужно только, чтобы мы подошли поближе к René и взглянули на него без parti-pris [329], как подошли бы взглянуть своими глазами на картину, о которой мама слышала только дурное, а я только хорошее. «Дай мне гарантии, что ты не потеряешь головы». Я могу только обещать притвориться холодной, быть сдержанной – и я уверена, что исполню это обещание для своего собственного счастья, которое было бы неполным, если бы я признала себя бессильной доказать маме ту истину, в которую я так сильно верю.

Я написала все это маме и прибавила, что если она все же откажется ехать со мною в Париж, то пусть она отпустит меня туда с Вами. (Это, должно быть, произвело на нее впечатление чего-то чудовищного. Не думаю, чтобы Вова об этом говорил с Вами. Неужели?)

Ждать папу – бесполезно, тем более, что он и при наличности самых убедительных фактов может не пожелать отказаться от предвзятого мнения. Он такой.

Бамонт, если Вы любите Вашу маленькую Люси – останьтесь в Сабынино до нашего приезда. Никто не может мне заменить Вас, и Вы мне так нужны. Мы приедем – самое позднее – через 2 недели.

«Огонь» перепишу, но перевести, вероятно, не буду в состоянии, пока не прекратится суматоха. Если бы Вы знали, какой у меня безумный вид – щеки горят, глаза блестят, под глазами сине-лиловые полукруги, – все зеркало пылает от моего отраженья.

Но это ничего. Мне противен только несчастный вид, а безумный – ничего. René говорит: «Oh comme je plains les faces douloureuses qui traînent leur misère aux deux coins de leur bouche! Faces flétries, faces de vaincus, étoiles éteintes et rampantes, qui jamais ne remonteront, qui jamais ne luiront, jamais ne connaîtront l’éther pur du réel, jamais ne comprendront que l’Amour est le prix d’une montée sans trêve vers la Beauté, que seuls peuvent s’aimer au-delà du temps ceux qui vivent au-delà du temps. Mon amie! qu’importe la mort des choses si nos âmes ont reçu l’Amour éternel» [330].

Милый! Если бы Вы знали, как меняется его лицо, когда он так говорит или пишет. Мама думает, что он только говорит , но я знаю, что в такие минуты он, при известном стечении обстоятельств, может совершить подвиги, достойные не только героев, но богов.

И он всегда живет, его мысль работает неустанно, тысячи выражений сменяются в его темных глазах и даже странно поражает при его жизнерадостности грустная глубина его взгляда.

Недавно, в солнечный весенний день, он писал мне, сидя в Café de France: «Oh la vie avec toi, la vie pure et intense. Mes poings se serrent et je sens ma force. Avec toi je suis invincible – je veux! Je suis préparé à tous les ennuis, à tous les déboires. Ils glisseront sur nous parce que nous nous aimons. Je suis sûr de la victoire parce que toujours on est vainqueur quand on comprend et quand on est nous . Je voudrais hennir comme les chevaux!» [331]

Если он «не то, что я воображаю» – то все же он любит меня так, как я хочу . Значит он ошибается во мне? А это невозможно. Да и за одну его любовь я буду любить его всю жизнь, потому что он весь в этой любви. Как ни верти – нельзя даже предположить, чтобы он был не он.