Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Мне нездоровится.

Знаете, Бамонт, я, по Вашему совету, хотела запереть свою шкатулку и – вспомнила. Я вообще имею какой-то не то страх, не то отвращение к деньгам, – но эти маленькие, блестящие розовым отливом, скользящие между пальцев монетки произвели на меня иное, странное впечатление, которого я не умею объяснить Вам. Потом я подумала: «Это деньги Бамонта, и мои, и René, наши !» – и мне стало так хорошо и весело! А мама пришла бы в ужас. Странно, странно.

Я люблю Екатерину Алексеевну, Бамонт, и мне кажется, что я ее верно представляю себе. Я сегодня писала о ней René и прибавила, что мне кажется неизбежным, что Вы возвратитесь к ней, как возвращается в родную пристань корабль, уставший от ужасов и радостей борьбы и бурь. (Извините за сравнение, если оно покажется Вам банальным.)

Завтра напишу Вам еще, если будет возможность. Хочу читать Случевского [341]и увлечься каким-нибудь стихотворением для перевода. Ах вот что – в «Воззвании к Бодлеру» переведено так:

Как Вы это находите? Это в последнюю минуту перед отправкой Натансону [343]подсказал мне Вова. Тогда я не размышляла. Теперь мне это очень нравится, придает более мистическую окраску, не правда ли?

Знаете что, мне еще ужасно нравится в моем переводе

В этом lli и f lûte и во всей строчке что-то весеннее, мелодичное, легкое. Да, еще вот что:

А то «céleste accord» – как-то избито. Ну, будет с Вас моего писания!

Катя собирается ехать завтра, и я дам ей бросить это письмо на станции. Бабушке не лучше и с мамой я еще не могла поговорить. Перевела 1 стихотворение Случевского и половину «Огня». Завтра напишу Вам еще. Без Вас больно и скучно. Бамонт! Столько хотелось бы еще сказать Вам – но не так, не словами, не письмами. Пишите скорее Нетти и Дагни и Скирмунту [346], чтобы за компанию пусть и мне досталось строчек десять!

Бамонт, сию минуту я говорила с мамой. Опять – «не знаю, не знаю, не знаю», – но я добилась более или менее категорических ответов.

1) Она хотела бы дать мне возможность «отрезвиться», хотела бы поехать со мною в Париж, но не может придумать обстановки, при которой она же сама своим мучительным сомненьем, своим страдальческим видом не была бы помехою этому отрезвлению и не ускорила моей гибели. Ждать папу – мало помощи; взять Ясю [347]– тоже. Словом, она не знает, не придумает etc.

2) Но удерживать меня она не хочет, и с каждым днем все больше убеждается, вместе с папою, что нужно оставить меня на произвол судьбы и моего собственного заблуждения. «Пиши папе, пусть пришлет тебе заграничный паспорт. Я вынуждена ничего не иметь против этого. Решай, решай по своему, и за себя и за меня… или только за себя».

Ну вот, Бамонт, это главное. Остальное – запутанная паутина мыслей, чувств сострадания, боли, непонимания. Ах, как я устала.

Ну вот, Бамонт, что я думаю делать. Как только доставлю бабушку в Петербург и получу паспорт (если папа захочет), то поеду в Париж. Если мама до тех пор найдет возможность создать себе «подходящую обстановку» и поедет со мною – я буду счастлива. Если нет – уеду одна, что ж делать.

Поговорите с René о том, как достать денег – но только в том случае, если мои родители не предложат мне этого сами.

Пожалуйста, Бамонт, дорогой, устройте еще, чтобы я могла на первое время поселиться одна , самостоятельно – это еще для мамы.

Иначе я не буду спокойна. Бамонт, ведь Вы мне поможете? Ведь я все-таки еще не очень взрослая особа, и для меня это довольно сложно. Во всяком случае, поговорите хорошенько с René обо всем этом. Хоть бы застало Вас это письмо. Простите, что плохо пишу – голова разламывается от боли. Поцелуйте меня над глазами, мой милый Бамонт, не оставляйте Вашу глупенькую Лелли, которая еще не достигла сверхчеловеческого бесстрастия и еще не умеет причинять боль сo спокойным сердцем.

Вы, может быть, и не знаете, Бамонт, как много Вы для меня сделали и как Вы мне нужны? Как мне нужна Ваша любовь.

Мой дорогой Бамонт. Я успела написать Вам в Сабынино только одно письмо, в котором говорила о своем разговоре с мамой. Получили ли Вы его? Хотелось бы чаще и лучше писать Вам, но – знаете ли Вы, что значат болезни окружающих, нестерпимые капризы бабушки, недоспанные ночи, etc? Все это доводит просто до отупления. Бабушка поправляется страшно медленно, Наташа же совершенно здорова, и так как ей нужно поскорее поступить в петербургскую гимназию, то очень может быть, что мне придется везти ее туда, оставив маму с бабушкою еще на некоторое время в Короче. В таком случае мы поехали бы через Прохоровку и мне, к самому искреннему сожалению, не удалось бы познакомиться с Екатериной Алексеевной. Когда будете писать ей, скажите, что мне хотелось бы поцеловать ее от всей души, как милую, добрую сестру.

Бамонт, неужели Вы через неделю уже будете в Париже? Мама, сейчас же после нашего разговора, написала папе, прося его выслать мне заграничный паспорт, и я сама написала ему о том же. Посмотрим, как это все устроится! Ну, право же, я сама никак не могу думать о каком бы то ни было устройстве. Вот сейчас у меня явилась надежда, что скоро я увижу René и все уладится – и вот мне уже так весело, так хорошо, что, кажется, лучшего ничего и не может быть! А между тем, как только нужно будет вновь рвануть цепь и сделать маме больно – ах, как страшно даже подумать об этом! Теперь мама спокойнее, чем когда бы то ни было и очень мила со мною, но что будет дальше? Я все-таки не робею, не думайте! Только – ах, эти проклятые деньги! Будь у нас деньги, René мог бы приехать за мною в Петербург, тогда мне было бы легче, тогда и мама бы может быть поехала с нами…

Да, вот еще что, Бамонт: Вы пишете об «авансе за мою работу» – нет, не надо, Бамонт, это было бы такою тяжестью для меня. Ведь я же еще ничего не сделала! Если бы Вы были миллионером и дали мне эти деньги просто так – я бы их взяла нисколько не смущаясь, – но как аванс за неисполненную еще работу – неловко и стыдно. Вдруг эта работа так и останется недоконченной. Вы знаете, что я долго, долго, долго не смогу Вам возвратить этих денег и это будет мучить меня. Ведь у René и без того долги, которые я просто ненавижу , а тут еще был бы долг у меня. Ну да, словом, Вы знаете, я в деньгах ровно ничего не смыслю и очень боюсь их – они так пачкают и липнут!

Ах, вот что, Бамонт: представьте, что за ответ я получила:

avec tous ses regrets de ne pouvoir publier la traduction, d’ailleurs excellente, des vers de M. Constantin Balmont [348].

Kêkça veut dire? [349]– Имеют ли они что-нибудь против Вас? M lle Kahn [350]может быть напишет мне об этом. Да ведь Вы увидите ее отца – просто возьмите у него стихи (хотя я послала их не ему, а редактору Натансону) и поместите их в другой журнал, а лучше всего отдайте Malato [351], он прийдет от них в восторг и устроит, куда следует. Не забудьте, что Malato наш друг, непременно познакомьтесь с ним. Он – прелесть, несмотря на некоторые странности. Да неужели же Вы получите это письмо уже в Париже? А я буду в Короче? Смотреть в окно на топчущуюся в грязи рыжую корову? Между тем как Вы будете любоваться нежными молоденькими листьями каштанов на залитых солнцем Champs Elysées, или ехать на империале конки, над веселым движением и гамом Quartier Latin [352]. Ах, если бы Вы знали, как, даже независимо от René, я люблю Париж, как я всегда стремилась туда с детства, чувствуя, что там, и только там, ждет меня счастье.