Чарльз Р Кросс - Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде [litres]

В октябре того же года менеджеры Курта предложили ему рассмотреть возможность публикации официальной биографии, которая могла бы отпугнуть более обличительную прессу. Он согласился, решив, что если расскажет историю своей жизни – даже если она будет противоречивой, – то это даст ему контроль над общественным мнением. Gold Mountain обратились к Майклу Азерраду, который в октябре начал работу над книгой, написанной при содействии Курта. Для его обложки Курт даже создал картину маслом, которой в итоге так и не воспользовались. Той осенью он дал ряд интервью Азерраду, и, хотя по большей части Курт говорил правду, как и в своем интервью с Хилберном, он много раз направлял писателя к менее освещенной сцене, чтобы игнорировать более мрачный пейзаж. Как бы то ни было, книга Азеррада включала откровенные признания Курта в проблемах с наркотиками, хотя степень его зависимости была сильно приуменьшена. Когда Курт прочитал последнюю версию рукописи, он сделал всего два исправления и оставил многие из собственных мифических историй – от оружия в реке до жизни под мостом.

На второй неделе ноября Курт устроил фотосессию для Monk – он должен был появиться на обложке их сиэтлского номера. Курт приехал в студию Чарли Хоселтона один и, в отличие от большинства других фотосессий, был настроен на сотрудничество. «Давай так, – сказал Курт Хоселтону. – Я останусь на столько, на сколько ты захочешь, я сделаю все, что ты захочешь, только сделай для меня две вещи: выключи телефон и не открывай дверь, если кто-нибудь придет». Кортни уже пять раз звонила в студию, разыскивая его. Редакторы Monk убедили Курта одеться лесорубом и позировать с бензопилой. В какой-то момент во время съемок он осмелился выйти на улицу, и когда Хоселтон попросил его позировать перед эспрессо-машиной, Курт сделал кое-что получше – он отодвинул баристу в сторону и приготовил кофе сам.

Месяц спустя, когда Курт давал интервью еженедельному гей-журналу Advocate, автор Кевин Оллман обнаружил, что супруги выглядят на удивление по-домашнему: Кортни готовилась к прогулке с Фрэнсис. Когда Оллман заметил, что они совсем не похожи на Сида и Нэнси, Курт ответил: «Просто удивительно, что на этом этапе истории рок-н-ролла люди все еще ожидают, что их рок-иконы будут жить как эти классические рок-архетипы, как Сид и Нэнси. Предполагать, что мы точно такие же, просто потому что какое-то время употребляли наркотики, – это довольно оскорбительно». Это было перспективное интервью, которое показало, что Курт подыгрывает гей-читателям журнала. Он лживо утверждал, что его арестовали за то, что он писал «Гомосексуалы рулят» в Абердине и говорил о своей поддержке прав гомосексуалистов. Он пересказал историю с премией Акселя Роуза / MTV, но преувеличил, заявив, что у Роуза была свита из «50 телохранителей: огромных, гигантских безмозглых болванов, готовых убивать». Когда его спросили о наркотиках, Курт признался, что некогда боролся с ними, но объяснил, что слухи об этом продолжали гулять, потому что: «Я тощий. Все думают, что мы снова на наркотиках, даже те, с кем мы работаем. Наверное, мне придется привыкать к этому всю оставшуюся жизнь».

Курт признал, что прошедший год был для него наименее плодотворным периодом. По крайней мере, он читал книги, в том числе «Парфюмера» Патрика Зюскинда. Он также заявлял, что является поклонником творчества Камиллы Палья – это было одним из многих влияний Кортни. Он говорил о живописи и о том, что в последнее время главным его художественным выражением было изготовление кукол. «Я копирую их из журналов для кукольных коллекционеров, – объяснил Курт. – Они из глины. Я обжигаю их, а потом делаю так, чтобы они выглядели очень старыми, надеваю на них старую одежду». Когда его попросили сказать какие-нибудь заключительные слова, он ответил фразой, которая не была похожа на мысль человека в возрасте 25 лет: «Я не имею права судить».

К середине ноября суд Лос-Анджелеса ослабил свои ограничения в отношении Кобейнов, и Джейми, сестра Кортни, уехала. За три месяца опекунства над Фрэнсис Джейми проявила себя строгим опекуном, редко позволяя Курту и Кортни проводить время с дочерью без присмотра. С уходом Джейми Джеки продолжала следовать правилам, защищая ребенка от родителей, когда те были под кайфом. Джеки взяла на себя большую часть пеленания и кормления, хотя часто оставляла Фрэнсис с полной бутылочкой у родителей перед сном. «Иногда Курт говорил: “Я очень хочу ее видеть”, – вспоминала Фэрри. – И я приносила к ним Фрэнсис, но Курт уже был не в состоянии следить за ней, поэтому я забирала малышку обратно, ведь он клевал носом». И все же, когда Курт и Кортни были трезвы, они были теплыми и любящими родителями.

В последние месяцы 1992 года Курт завершил работу над многими песнями для своего следующего альбома, который он все еще называл I Hate Myself and I Want to Die, и большинство из них были о его семье, старой и новой. Встреча с отцом преследовала Курта, и Дон стал центральным персонажем в этом последнем песенном цикле. В Serve the Servants Курт создал свою самую автобиографичную лирику, начиная с прямого упоминания о мании вокруг Nevermind : «Подростковая тоска хорошо окупилась / теперь я скучный и старый». Были издевки над его критиками («самозваные судьи судят») и над тем, как пресса относилась к Кортни («если она всплывает, она – не ведьма»). Но большая часть песни была о Доне, с печально известной строкой: «Я очень старался иметь отца / но вместо этого у меня был папа». В припеве Курт преуменьшил самое значительное событие в своей жизни: «Тот легендарный развод – такая скука». Когда он исполнял песню, то пел эту фразу так, как будто она была ненужной, но в самом первом варианте он написал эту строку в два раза больше и трижды подчеркнул ее.

Хотя никаких объяснений и не требовалось, Курт набросал обширные примечания к песне. «Я думаю, что эта песня для моего отца, – писал он, – который не способен общаться на том уровне любви, которого я всегда ожидал. Я решил по-своему дать отцу понять, что не испытываю к нему ненависти. Мне просто нечего ему сказать, и мне не нужны отношения отца и сына с человеком, с которым я не хочу провести скучное Рождество. Другими словами: я люблю тебя; я не испытываю ненависти к тебе; я не хочу говорить с тобой». Написав это, Курт передумал и вычеркнул большую часть.

Курт написал Дону очередное неотправленное письмо следующей весной, размышляя о том, как Фрэнсис изменила его:

Семь месяцев назад я решил поставить себя в положение, которое требует самой высокой формы ответственности, на которую только способен пойти человек. Ответственность, которую не следует навязывать. Каждый раз, когда я смотрю телевизионное шоу, где показывают умирающих детей или истории родителей, недавно потерявших своего ребенка, я не могу сдержать слез. Мысль о потере ребенка преследует меня каждый день. Я даже немного нервничаю, когда сажаю ее в машину, опасаясь попасть в аварию. Я клянусь, что, если я когда-нибудь окажусь в подобной ситуации [как та], которая была у тебя (т. е. развод), я буду бороться до смерти, чтобы сохранить право обеспечивать своего ребенка. Я сделаю все возможное, чтобы напомнить ей, что люблю ее больше, чем себя. Не потому, что это мой отцовский долг, а потому, что я хочу этого, потому что люблю ее. И если в итоге мы с Кортни возненавидим друг друга, мы оба будем достаточно взрослыми и ответственными, чтобы быть любезными друг с другом, когда наш ребенок будет рядом. Я знаю, ты уже много лет считаешь, что моя мать каким-то образом промыла нам с Ким мозги, чтобы мы возненавидели тебя. Не могу передать, насколько это не соответствует действительности, и я думаю, что это очень праздный и неубедительный предлог, чтобы больше не пытаться выполнять свои отцовские обязанности. Я не могу припомнить, чтобы моя мать когда-либо говорила о тебе дерьмово, разве что в последние два года средней школы. Время, когда я пришел к своему собственному осознанию без помощи матери. Однако она заметила мое презрение к тебе и твоей семье и одобряла мои чувства, пользуясь случаем, чтобы дать выход своему разочарованию из-за тебя. Каждый раз, когда она говорила о тебе всякие гадости, я давал ей понять, что не одобряю этого и считаю, что в этом нет необходимости. Я никогда не принимал ничью сторону – ни твою, ни ее, потому что, пока я рос, я одинаково презирал вас обоих.