Эдуард Сагалаев - Когда журналисты были свободны

Мой замечательный друг размазал меня, раздраконил, аргументированно разнес по кирпичику всю мою концепцию.

Я мог бы ему возразить – по каждому пункту – не менее аргументированно. Но я смотрел на него – и понимал: не могу и не хочу с ним разговаривать.

Его поддержали – Жанна Фомина, Лобанов… Каждый поднимал руку, каждый говорил: «Сагалаеву – канал? Ни в коем случае, это необдуманно и опасно!»

Коллегия закончилась, участники ее разошлись. Я сидел за столом и смотрел в окно. И был готов просидеть и просмотреть так всю оставшуюся жизнь.

– Эдуард Михайлович, – ко мне подошел Михаил Федорович Ненашев, – ты думаешь, я ничего не понимаю, что ли? Давай так: мы же планировали создать общественное телевидение на 4-м канале. Ну да, пока не создадим. Но ты иди туда руководителем. Осмотришься – а там вернемся к вопросу. Жизнь, сам понимаешь, штука непредсказуемая.

Ненашев тогда был председателем Гостелерадио СССР. Умным, прогрессивным, глубоко мыслящим человеком. А 4-й канал – третьим каналом вещания, так называемым «Учебным телевидением». В начале 90-х годов телевизоры у большинства россиян вещали на двух кнопках: на втором и на десятом канале. Но незадолго до этого появилась третья, базировавшаяся на четвертом канале (думаю, мои ровесники еще помнят, как у телевизоров ломались тумблеры переключения каналов и мы меняли «картинку», крутя вертушок плоскогубцами).

На 4-м канале шли преимущественно образовательные программы – далеко не все из них были высокого качества (а некоторые и вовсе казалось стыдным выдавать в эфир).

Возвращаться в программу «Время» я счел для себя неприемлемым. Предательство друга и тот факт, что мою концепцию общественного телевидения не поддержали, переживал очень тяжело.

И я сказал Ненашеву:

– Хорошо. Пойду на учебный канал.

Продержался я там ровно месяц. Атмосфера в редакции была настолько затхлой, что казалось, я попал в болото. В стране бушевали бури, а в редакции все было настолько плавно, тихо и «занафталинено», что я порой пытался ущипнуть себя: а не провалился ли я на пару десятков лет назад по оси времени? А телевидение ли это вообще?

Через месяц я написал заявление по собственному желанию и ушел в никуда.

Нет, с человеком, которого считал своим другом, я больше не разговаривал. И после той коллегии не подошел к нему и не спросил: «Почему? Почему ты меня обнадежил – а потом растоптал? Зачем?»

Через много лет он сам позвонил мне. Мы поговорили о незначимых новостях, и он вдруг сказал:

– Эдик, ты не обижайся на меня. Я тогда не мог по-другому поступить.

– Да я и не обижаюсь, – ответил я.

Вот и все.

Существует у меня теория, которая не раз выручала в таких случаях (и случаев было немало). Называю ее – теория опавших листьев.

У каждого из нас есть дерево жизни. И у каждого на этом дереве вырастают листья, с которыми это дерево живет. И с каждым листочком дерево связано, порой – кровно связано. Каждый листочек дает дереву кислород и получает от него питание. Но потом возникает момент – и листочек, который буквально вчера казался близким, родным, бесконечно «своим», вдруг опадает.

Грустить о нем? Какой смысл? Листочек больше никогда не вернется к дереву – даже если бы и дереву, и листочку этого захотелось. Поблагодарить его за время, проведенное вместе, за то, что он был так близок? Да. Поблагодарить и отпустить.

Я ни на кого не держу зла. Просто иду дальше.

На момент, когда я ставил подпись на своем заявлении об увольнении с учебного канала, идти мне было некуда. Правда, к тому времени появилась и плодотворно заработала программа «Вести» на Российском телевидении. Ее выпускала команда профессионалов: Олег Попцов, Анатолий Лысенко, Олег Добродеев, Евгений Киселев, Светлана Сорокина… Но я не видел себя и своего места в этом слаженном коллективе. И никак не мог представить, что через несколько лет стану руководителем ВГТРК. Стоял конец 1990 года. Вернуться в программу «Время» я не мог ни при каких обстоятельствах – эта страница была для меня закрыта. Хотя Татьяна Миткова тогда сказала мне:

– Эдуард Михайлович, вы нас бросили.

Татьяна имела право на такую фразу: в программе «Время» у меня все складывалось хорошо, а в ночных выпусках ТСН (Телевизионной службы новостей, ее вели Таня Миткова, Юрий Ростов, Саша Гурнов) мы позволяли себе то, что не могли позволить во «Времени».

Но даже там цензура сгущалась с каждым днем.

Таня Миткова совершила героический поступок, отказавшись читать репортаж о событиях в Вильнюсе, – но информация до зрителей все равно дошла в том виде, в каком ее желали представить власти: просто вместо Татьяны текст зачитал другой человек.

Я понимал: государственная машина медленно, но верно закрывает двери свободе, словно испугавшись собственной безалаберности («да как это нам вообще в голову пришло – дать им волю?»).

Я не знаю, как поступил бы в августе 1991 года, если бы работал на государственном ТВ. Какие репортажи я выдавал бы в эфир в дни путча? Хотя государственное телевидение, нужно отдать ему должное, будучи обязанным поддерживать путч, показало репортаж Сергея Медведева – тот самый репортаж с баррикад, где был Ельцин. Может быть, именно этот репортаж стал последней каплей. Может быть, именно он повернул ход истории. Сергей Медведев, который сделал этот репортаж. Ольвар Какучая, который был тогда главным редактором программы «Время». И Валентин Лазуткин, пропустивший его в эфир! Чем он руководствовался тогда? Какими мотивами? Я никогда этого не узнаю.

Сегодня, уволившись с одной телекомпании, можно уйти работать на другую. В конце 1990 года телевидение было только одно – государственное. Уволившись с него, я вычеркнул себя из профессии. Идти мне было некуда.

Я лежал дома в позе эмбриона и ни о чем не хотел говорить. Сейчас это назвали бы депрессией. Тогда мне в моем состоянии было тяжело думать даже о бытовых вещах – не то что подбирать слова, наиболее точно характеризующие мое состояние.

В один из таких дней, лежа на диване, я случайно перевел взгляд с потолка на стол.

Там лежал пригласительный билет на съезд Союза журналистов СССР. Прислали мне его еще как главному редактору программы «Время», отозвать приглашение никто не имел права, и я подумал: почему бы не сходить? В конце концов, мне всего 44 года, я не могу до конца жизни пролежать на диване. Я должен себя как-то расшевелить!

И пошел… Позвонил своему водителю: «Витя, поехали!» Виктор Рыбкин уволился с телевидения вместе со мной. Пересел с казенной «Волги» на свой собственный «Жигуленок» и продолжал меня возить. Мои места работы менялись, но Виктор неизменно оставался моим водителем. Светлая ему память.