Яков Смородинский - Воспоминания о Л. Д. Ландау

Мы поднялись на второй этаж его квартиры, и здесь в памятной для многих небольшой гостиной Л. Д. начал расспрашивать меня о преподавании в МИФИ, по ходу разговора задавая неожиданно чисто физические вопросы из самых разных областей. Это продолжалось довольно долго, когда внезапно Л. Д. сказал: «Знаете что, давайте-ка возьмем интеграл», — и с этими словами он написал один из своих любимых интегралов с квадратным корнем от трехчлена в знаменателе и ушел из комнаты. Вернулся он минут через 15. К этому времени я интеграл взял, но Л. Д. остался недоволен, поскольку я использовал громоздкий классический метод подстановок. Дифференциальное уравнение, которое он написал, я решил быстро, но с интегралом от сложного векторного выражения я застрял, начав его преобразовывать архаичным способом. Л. Д. прервал мои занятия со словами: «Конечно, молодой человек, вы кое-что знаете, но все-таки для вас же самого лучше, если вы сдадите мне теорминимум». На этой ноте мы расстались, и с того дня, забросив все остальное, я начал один за другим сдавать экзамены «Ландау-минимума».

В тот период он все экзамены принимал сам, тратя на это много времени. Хотя сдавших весь минимум было весьма ограниченное число, начинали сдавать многие, к тому же нередко по нескольку раз один и тот же раздел. Интересно понять мотивы его пристального и требовательного внимания к процедуре сдачи теорминимума — ведь это не был просто отбор в аспирантуру института, которая всегда количественно была очень мала. Много позднее он привел мне свои соображения, почему он считает, что для начинающего теоретика сдача теорминимума имеет принципиальное значение. Рассуждения его сводились к тому, что, начиная работать и углубляясь в какой-то определенной узкой области, теоретик должен a priori владеть исходными представлениями и методами всех разделов теоретической физики, что открывает для него возможность использования далеких аналогий, не связанных на первый взгляд результатов и тем самым способствует развитию интуитивного физического мышления.

С другой стороны, и это он подчеркивал специально, повышенные трудности, связанные со сдачей теорминимума, позволяют самому сдающему оценить свои силы и избежать комплекса неполноценности, уйдя на раннем этапе из теоретической физики, если планка окажется слишком высокой. И он жертвовал своим временем, помогая как тем, кто преодолевал планку, так и тем, кому это было не под силу, способствуя тем самым созданию в стране высокопрофессиональной группы физиков-теоретиков и одновременно установлению высоких критериев.

Сами экзамены носили черты ритуального однообразия. Вы звонили Л. Д. и говорили, что хотите сдать такой-то экзамен. Он немедленно назначал вам день и час, никогда не прося перезвонить через день, два или неделю, как это бывает обычно. Все экзамены он принимал дома. Когда вы переступали порог, он неизменно бросал взгляд на часы, и тут же следовал комментарий, обычно очень едкий, если вы опоздали хотя бы на несколько минут. Надо сказать, что позднее меня всегда поражала его точность, он никогда сам не опаздывал ни на минуту, и это как-то даже не вязалось с его внешним обликом. Далее он предлагал вам оставить все записи и книги в прихожей и подняться в ту же маленькую гостиную на втором этаже. Он приносил из кабинета несколько чистых листов бумаги, писал условия первой задачи и тут же уходил. Через некоторое время он стремительно входил в комнату и смотрел через плечо, что у вас получается. Далее обязательно следовал комментарий типа: «Прошлый раз вы решали быстрее»; «Вы действуете как тот теоретик, которому предложили вскипятить воду для чая, когда температура воды была уже 80° С. Он вылил воду, наполнил чайник заново и поставил на огонь, тем самым сведя задачу к уже известной»; «Глядя на ваши выкладки, не скажешь, что теорфизика — красивая наука». В лучшем случае это звучало так: «Ну ладно, это правильно, давайте решим еще одну задачу».

Что-то существенно изменилось в наших взаимоотношениях после того, как я сдал «Квантовую механику». Л. Д., не дожидаясь сдачи всего теорминимума, написал письмо с просьбой направить меня после окончания института к нему в аспирантуру. Теперь после каждого экзамена он подолгу беседовал со мной, приглашая иногда пообедать вместе с ним. Разговоры носили главным образом общечеловеческий характер, почти всегда с наставительной интонацией, но поражали меня тогда своей откровенностью, я бы даже сказал, личностной обнаженностью. Он часто возвращался к тому, как, по его мнению, должен жить человек, желающий стать настоящим теоретиком, как он должен строить свои взаимоотношения, в частности, с женщинами. Здесь Л. Д. не скупился на положительные и отрицательные примеры из своей жизни и из жизни других физиков. В тот момент я даже предпочел бы не знать часть из этих примеров. Один из наставительных тезисов Л. Д. сводился к утверждению, что, если теоретик хочет достичь чего-то существенного, он должен жениться в 30 лет, не раньше. Я любил цитировать эти слова Л. Д., иронизируя над своими друзьями. Но, когда я сам женился именно в 30 лет, насмешкам, что это не случайно и произошло потому, что «так сказал Л. Д. Ландау», не было границ.

Одним из впечатляющих был для меня разговор, который я помню до сих пор почти дословно, когда Л. Д. почему-то решил дать характеристики теоретикам, близко с ним соприкасающимся. Характеристики были весьма нелицеприятными, хотя они относились к людям, чьи имена были хорошо известны в кругу физиков. Единственно, о ком он говорил в превосходных степенях, был И. Я. Померанчук. Честно говоря, я был обескуражен, мне казалось, что он был крайне не объективен и не справедлив. Ведь многих из этих людей я знал, слышал их выступления на семинарах, они были несомненно талантливы. Но вот прошло много лет, и я должен признаться, что, несмотря на безусловные преувеличения, почти во всех случаях Л. Д. точно подметил те черты, которые так или иначе сказались в будущем.

Иногда после экзамена Л. Д. в качестве как будто развлечения начинал задавать «детские» задачи на сообразительность с монетами, спичками, со скрытой симметрией и т. п. (Все эти задачи еще раз вернулись ко мне, когда сын стал посещать математическую школу.) Если вы не могли сразу найти ответ, он начинал иронизировать, правда в этом случае очень снисходительно.

В аспирантуру к Л. Д. Ландау мне поступить не разрешили. Несмотря на его повторные просьбы. Шел 1950 год. Я должен был уехать работать далеко от Москвы. Л. Д. предложил мне поступить в заочную аспирантуру к нему. Я сдал перед отъездом вступительные экзамены, и Л. Д. написал, что он согласен быть моим научным руководителем. Он составил и передал мне письмо-рекомендацию, которое не имело точного адресата и содержало просьбу предоставить мне возможность работать как физику-теоретику. Это письмо сыграло существенную роль в моей биографии. Но учиться в заочной аспирантуре у Л. Д. мне снова не разрешили. Поэтому, приезжая время от времени в Москву, я имел возможность очень отрывочно консультироваться у него.