Яков Смородинский - Воспоминания о Л. Д. Ландау

Наутро мы простились с нашими добрыми друзьями.

Путешествие подходило к концу. Все намеченные маршруты (были пройдены, и, полные впечатлений, загорелые и окрепшие, мы отправляемся в Москву. Уже начало осени, небо хмурое, моросит дождь, и всем немного грустно. А мне особенно. Для меня кончается роскошь ежеминутного общения с удивительным, редкого обаяния человеком и великим ученым нашего века Львом Давидовичем Ландау. Я мысленно благодарю судьбу и утешаю себя надеждой на будущее. До следующего лета, до следующего путешествия!

Профессионально в течение 13-летней нашей дружбы с Л. Д. Ландау (Дау) — а дружбой я наши взаимоотношения смею назвать — мы никогда не соприкасались. По образованию я — химик, и Дау с самого начала нашего знакомства поставил меня на место, заявив: «Все, что в химии научного, — это физика, а все остальное — кухня». Этому я противоречить не могла, поэтому конкретных вопросов науки касались мы в дальнейшем мало. В то же время встреч, разговоров да и споров на самые различные темы было много до самого последнего дня…

Этот самый последний день (точнее, вечер) был, и забыть его никогда нельзя. В канун рождества Дау к нам зашел взять какую-нибудь книжку «почитать в поезде», которым он на следующее утро собирался ехать в Дубну. «Понимаешь, по воскресеньям наша автобаза машин не дает, а ехать надо обязательно, вправить Елке (племяннице) мозги, она собирается с мужем разводиться». Тогда мы еще не знали, что Дау поедет не поездом…

Просидели мы долге в этот последний вечер, под сохранившейся еще от Нового года елкой, тщательно выбирали книжку для чтения в пути. Дау был веселый. Мы даже немножко погадали, что же принесет нам Новый, 1962 год…

Познакомились мы с Дау летом 1948 г. на Рижском взморье, где он отдыхал в каком-то санатории, кажется Академии медицинских наук, а мы с мужем [М. А. Стыриковичем] и годовалой дочкой снимали дачу в тогда еще совсем диком Майори. Дау страшно скучал в своем; санатории, а так как мы трое скоро выяснили, что друг другу совсем не действуем на нервы, а наоборот, он стал приходить каждый день в гости. Мы гуляли, разговаривали, много шутили и смеялись.

Остались в памяти отдельные, и смешные и очень серьезные, моменты. Из смешных помню следующее: у нас на даче были соседи — бабушка с внуком. Этот внук временами соглашался есть только после того, как бабушка вылезет через окно в сад. Дау это очень забавляло, и он иногда жалел бабушку, брал на себя ее роль: вылезал через окно.

В это же лето во время прогулок были бесконечные, очень тяжелые разговоры, связанные с проходившей именно тогда недоброй памяти сессией ВАСХНИЛ.

Помню далее одну замечательную поездку летом 1951 г. из Гагры на турбазу «Красная Поляна». Мы с Михаилом Адольфовичем жили в Гагре, снимали комнату и еще одну держали в запасе для Дау и Евгения Михайловича, которые вскоре приехали туда на машине. Через пару дней мы вчетвером отправились на «Красную Поляну», ехали туда с твердым намерением жить на этой турбазе как настоящие туристы, т. е. принимать участие во всех существующих там маршрутах. В первый маршрут — самый легкий, естественно, мы действительно вместе с группой туристов на следующий день и пошли. Но так как было страшно жарко и вообще-то мы ничего интересного по ходу этого маршрута не увидели, Дау по возвращении на базу заявил, что больше он ни в какие походы ходить не будет и какими мы были дураками, что мы вообще прошли даже по первому маршруту.

На следующее утро решили никуда не ходить, просто поваляться на чудесном солнце и воздухе Кавказа. Дау, однако, решил, что мы не будем просто разлагаться и лодырничать, а что он будет всех обучать высокой науке раскладывания пасьянса. Он за это дело взялся очень серьезно; особенно он любил некий, как он его называл, «интеллектуальный» пасьянс, раскладывая который все время повторял: «Это вам не физикой заниматься, здесь думать надо». Устраивались соревнования, на которых все участники начинали с совершенно одинакового первоначального расклада карт. Предавались этому занятию страшно увлеченно, и своим победам Дау радовался шумно и искренне.

Обратный путь в Гагры по сказочно красивым местам как-то настроил на поэтический лад, и я обнаружила у Дау тогда для меня еще совершенно неизвестную черту — его большую любовь к поэзии. Дау и М. А. читали стихи по очереди — в течение всех часов пути обратно в Гагры. Читали стихи Гумилева, Лермонтова, Апухтина, Брюсова и др.; одними из самых любимых стихов Дау было, как известно, лермонтовское «Свидание» и несколько стихотворений Апухтина. Между стихами спорили о музыке. Меня очень поражало, что Дау, так любя поэзию, совершенно не признавал ни оперы, ни балета, ни любой музыки, любил он только романсы в исполнении Надежды Андреевны Обуховой. Оперу Ландау принимал как нечто полностью противоречащее логике, здравому смыслу и вообще страшно неестественное. Он говорил: «Почему нужно петь слова, которые каждый нормальный человек может просто говорить?»

В связи с его отрицательным отношением к пению вспоминается еще небольшой диалог между Дау и моей восьмилетней дочкой, которая плакала потому, что получила по пению в школе тройку. Дау утешал: «Не плачь, Наташа, я ведь тоже совсем петь не умею, а вот, как видишь, живу». Он страшно возмущался тому, что я все-таки пыталась дочку учить музыке, хотя она этому сопротивлялась. В скором времени я ее занятия музыкой прекратила — и он торжествовал.

Киноискусство Дау любил — в особенности картины с красивыми актрисами определенного типа, и мы иногда вместе бывали в кино. Должна признаться, что я всегда страдала от его привычки во время сеанса громко комментировать происходящее, в особенности эпизоды, которые ему не нравились. Помню, во время нашей последней совместной поездки летом 1961 г. на Рижское взморье мы отдыхали в очень посредственном санатории «Белоруссия» в Булдури и много ходили в кино. Дау, видя мое смущение, вызванное его весьма, как правило, нелестными высказываниями о фильме, а главное, очень громкими комментариями (он-то совершенно не смущался), уже нарочито меня дразнил — вплоть до того, что я убегала из зала. Потом мы «объяснялись», а он смеялся и говорил, что, мол, пусть не показывают такую занудную дрянь («зануд надо истреблять»).

В серьезных разговорах Дау многократно возвращался к мысли о том, что он должен, просто обязан написать несколько хороших учебников по физике для средней школы. Ведь росли наши дети, и он ужасался уровню преподавания и тем учебникам физики, которыми тогда пользовались.