Яков Смородинский - Воспоминания о Л. Д. Ландау

Лев Давидович — прирожденный учитель — считал своим, долгом обучать молодежь не только трудной науке физике, но и не менее трудной науке жить и быть счастливым. Он очень любил жизнь и считал, что каждый человек обязан прожить свою жизнь счастливо. Это требует усилий, но этого необходимо добиваться. Он сам много работал над собой, преодолевая природное свойство — сильную застенчивость, которая мешала общению с людьми, а следовательно, мешала быть счастливым. И он добился этого. Ему хотелось поделиться с каждым человеком своим опытом и созданной им теорией, как быть счастливым.

Огромное значение придавал он любви, конечно взаимной (без взаимности, считал он, у нормальных людей любовь угасает). Но, чтобы найти ее, надо много потрудиться. Большой труд поиска должен сочетаться с большим трудом самоусовершенствования. При этом надо понять и преодолеть такие помехи в любви, как ревность, жадность. Кстати, жадность в широком значении этого слова, по мнению Дау, одна из главных причин многих бед человека. А ревность — чувство, часто вовсе не имеющее отношение к любви, а скорее постыдное проявление оскорбленного самолюбия.

К сожалению, любовь, как и все на свете, не вечна, считал он. И если любовь прошла, надо расставаться. Жертвовать собой ни одна из сторон не должна. Но расстаться надо, оставаясь в дружеских отношениях. Дау утверждал, что в его жизни только так и было. Нельзя продолжать связь, если любовь прошла, ведь нельзя, говорил он, любовь заменить сексом. Это будет профанацией любви.

А как быть, если исчезла любовь между супругами? Лев Давидович считал, что, как правило, разводиться не следует. Ведь все равно в следующем браке может повториться то же самое. Поэтому семью нужно сохранить и рассматривать брак как своего рода кооператив, когда муж и жена продолжают совместно вести хозяйство и воспитывать детей. При этом каждый из супругов имеет право искать другую любовь и ревности не должно быть места. Вообще же Лев Давидович считал, что в брак следует вступать только в том крайнем случае, когда оба влюбленные, проверив свои чувства в течение долгого времени, приходят к выводу, что врозь жить не могут. Брак — слишком серьезное и ответственное дело, чтобы совершать его только ради самой идеи брака.

Я не соглашалась с идеей брака-кооператива, считала, что женщина одна может воспитать детей, что кооператив для нее унизителен. Дау возражал, и мы наконец замолкали, оставаясь каждый при своем убеждении.

Возможно, теория любви, построенная Львом Давидовичем, несколько утопична, но, несомненно, высоконравственна. Я остановилась подробно на ее изложении, потому что знаю, как многие, с кем он разговаривал на эту тему, не дав себе труда вслушаться и вдуматься в мысли, высказанные им, часто искажали их и не замечали их нравственной основы или не хотели замечать.

С годами его взгляды на любовь несколько менялись. В молодости он считал, что может любить только красивую женщину. Была бы красота, а ум и душа необязательны. «Если мне нужно поговорить с умным человеком, я лучше поговорю с Женей», — замечал он. В последние же годы жизни частенько в его высказываниях проскальзывали нотки тоски по подруге не только красивой, но и умной, и имеющей душу, а не «пар».

Однако самой большой его любовью, его жизнью, была, естественно, наука — физика. Не помню ни одного дня во время летних отпусков, когда бы Лев Давидович и Евгений Михайлович не обсуждали горячо и долго интересующие их в данный момент вопросы физики. Мне приходилось терпеливо ждать и заниматься своими делами, пока они не уставали и не возвращались с высот науки в обыденный мир. Бывало и так: среди увлеченного разговора вдруг раздавался возглас: «Тихо! Помолчите!»

И никто не обижался — значит, в этот момент нужно было сосредоточиться на обдумывании какой-то важной задачи.

Многолетняя привычка Дау постоянно обмениваться с Женей мыслями не только научными, но и глубоко личными, доверять его мнению и опыту сделала их дружбу нераздельной. Женя платил Дау той же преданностью, любил и оберегал его. Всегда беспокоился о его здоровье, о настроении. Старался уберечь от волнений, связанных с редкими, к счастью, выпадами завистников. Оба они не могли обходиться друг без друга. И казалось, что эта прекрасная дружба и жизнь вечны. Но «все проходит», часто повторял Дау. Нелепый трагический случай оборвал его жизнь, оставив глубокую брешь в рядах физиков.

Наше путешествие по ущельям Кавказа продолжалось. Настала очередь последнего маршрута — по Баксанскому ущелью.. Там у подножия Эльбруса в деревне Тегенекли расположилась база Грузинского института физики. Конечно, мы должны былхг заехать туда на несколько дней к давнему другу Дау и Жени — Элевтеру Луарсабовичу Андроникашвили. Встречая нас, онг едва улыбался, и вид у него был необычный: бледный, хмурый„ в полосатой пижаме, обритый наголо. Дело в том, что всего за неделю до этого он попал в автомобильную аварию, получил сотрясение мозга и страдал от головной боли. Его сотрудники разговаривали шепотом и старались не попадаться на глаза своему директору-громовержцу.

Болезнь помешала Элевтеру Луарсабовичу поехать с нами на Ледовую базу. В сопровождении молодых физиков мы отправились туда на открытом институтском грузовике. Дорога, скорее широкая тропа, серпантином круто поднималась на высоту около 4000 м. Шофер должен был обладать виртуозным мастерством, чтобы маневрировать на множестве крутых поворотов и не скатиться вниз.

Много потрудились сотрудники Грузинского физического института, чтобы построить своими руками Ледовую базу на такой высоте. Ее алюминиевый цилиндрический корпус расположен на самой кромке снежной шапки, покрывающей вершину Эльбруса. Отсюда хорошо виден «Приют одиннадцати», а внизу до самого горизонта простерся Главный Кавказский хребет. Сказочная красота его снежных вершин и отрогов превосходит человеческое воображение.

Дау и Женя осмотрели Ледовую базу, выслушали захватывающий рассказ о ее строительстве и о самоотверженности тех физиков, которые остаются здесь на зимовку. Дул сильный холодный ветер, трудно было дышать, и мы стали собираться вниз, в Тегенекли. Заботливые хозяева укутали Дау в огромный бараний тулуп, меня — в широкоплечую войлочную бурку, а Жешг легко переносил холод (Дау по этому поводу часто шутил: «У тебя нарушена терморегуляция») и возвращался без дополнительного утепления. Под свист ветра мы быстро спустились с Эльбруса и стали делиться своими восторженными впечатлениями с теми, для кого он был не только воплощением красоты, но и символом огромного труда, связанного с множеством опасностей.