Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

В том же письме, где обнаруживались махинации X., Галле выражал, однако, готовность свою поработать с Петром Ильичом и просил его прислать ему клавираусцуг «Пиковой дамы», которую брался перевести и переделать, если она окажется неудобной для парижской публики.

Чтобы не возвращаться более к этому делу, скажу, что Петр Ильич послал «Пиковую даму» Галле, изложив по-французски ее сценариум. В клинском архиве есть письмо Галле о получении этой посылки, но затем переписка и с ним и с X. прекратилась, и почему дело не состоялось – сведений у меня нет. Вероятно, потому что антрепренер, обещавший поставить оперу Петра Ильича и Галле, был тоже чадом воображения г. X., и для Галле не было никакого интереса работать над вещью, которая в России ему не принесет ничего, а в Париже, подобно всем другим операм, даже самых знаменитых отечественных композиторов, будет ждать постановки десятками лет.

К С. И. Танееву

14 января 1891 года.

Милый друг Сергей Иванович, отвечаю кратко, ибо боюсь упустить случай послать на почту, – а через полчаса за ней идут.

Вопрос о том, как следует писать оперы, я всегда разрешаю, разрешал и буду разрешать чрезвычайно просто. Их следует писать (впрочем, точно так же, как и все остальное) так, как Бог на душу положит. Я всегда стремился как можно правдивее, искреннее выразить музыкой то, что имелось в тексте. Правдивость же и искренность не суть результат умствований, а непосредственный продукт внутреннего чувства. Дабы чувство это было живое, теплое, я всегда старался выбирать сюжеты, в коих действуют настоящие, живые люди, чувствующие так же, как и я. Поэтому мне невыносимы вагнеровские сюжеты, в коих никакой человечности нет; да и такой сюжет, каков твой, с чудовищными злодеяниями, с Эвменидами и фатумом в качестве действующего лица, – я бы не выбрал. Итак, выбравши сюжет и принявшись за сочинение оперы, я давал полную волю своему чувству, не прибегая ни к рецепту Вагнера, ни к стремлению «быть оригинальным». При этом я нисколько не препятствовал веяниям духа времени влиять на меня. Я сознаю, что не будь Вагнера, я бы писал иначе; допускаю, что даже и кучкизм сказывается в моих оперных писаниях; вероятно, и итальянская музыка, которую я страстно любил в детстве, и Глинка, которого я обожал в юности, – сильно действовали на меня, не говоря уже про Моцарта. Но я никогда не призывал ни того, ни другого из этих кумиров, а представлял им распоряжаться моим музыкальным нутром, как им угодно. Быть может, вследствие такого отношения к делу в моих операх нет прямого указания на принадлежность к той или другой школе; может быть, нередко та или другая сила превозмогала другие, и я впадал в подражания, но, как бы то ни было, все это делалось само собой, и если я в чем уверен, так это в том, что в своих писаниях являюсь таким, каким меня создал Бог и каким меня сделало воспитание, обстоятельства, свойство того века и той страны, в коей я живу и действую. Я не изменил себе ни разу. А каков я, – хорош или дурен, – пусть судят другие.

Дело, по которому я жаждал свидания с тобой, есть «Академический словарь», издаваемый теперь вновь, и редакцию музыкальной части коего возложил на меня в. к. Константин Константинович. Будучи крайним невеждой во всем, что составляет музыкальную ученость, я без помощи твоей, Кашкина, Лароша обойтись не могу. Впрочем, оказывается, что это дело не так к спеху, как я думал.

Опера Аренского мне не совсем понравилась, когда он играл мне отрывки из нее в Петербурге после своей болезни; несколько более, когда он играл ее у тебя при Альтани; гораздо более, когда я проиграл ее летом в первый раз; очень понравилась, когда я проиграл ее во второй раз, а теперь, в настоящем ее исполнении, – я признал ее одной из лучших, а местами даже превосходной русской оперой. Она от начала до конца удивительно изящна и равномерно хороша; только в конце некоторый упадок вдохновения. Недостаток: некоторое однообразие приемов, напоминающих Корсакова. Сцена сна воеводы заставила меня пролить немало сладких слез. И знаешь, что еще я скажу: Аренский удивительно умен в музыке. Как он все тонко и верно обдумывает. Это очень интересная музыкальная личность.

К А. С. Аренскому

Дорогой Антон Степанович, боюсь, что это письмо не дойдет до вас, ибо адрес, данный мне А. И. Губерт, весьма недостаточен. Но это не беда, потому что то, что я хочу сказать вам, терпит отлагательство и, может быть, осенью удастся побеседовать устно.

Когда два года тому назад я прослушал «Сон на Волге» у Сергея Ивановича (при Альтани), то опера ваша мне понравилась, но с оговорками и большими.

Многое тогда мне не выяснилось (как это нередко бывает после поверхностного знакомства), и я не отдал вашему сочинению должной справедливости. Теперь я оперу хорошо изучил и, проиграв ее от начала до конца два раза подряд, могу иметь о ней настоящее суждение. Чем более я узнавал ее, тем более красоты ее пленяли меня, и теперь я того мнения, что это одна из самых симпатичных и прелестных опер, какие только существуют. Некоторые же места безусловно превосходны. Сюда я особенно отношу первую картину четвертого действия, которая, по-моему, и по музыке великолепна, и в сценическом отношении чрезвычайно удалась. Все второе действие тоже в высшей степени удачно. Мизгирь вам чрезвычайно удался, шествие великолепно. Одним словом, я ужасно рад, милый А. С., что могу самым искреннейшим образом поздравить вас с сочинением прекрасной, симпатичной и, как мне кажется, очень эффектной оперы. Я надеюсь, что и в публике опера произведет сенсацию, а, впрочем, если и нет – что за беда!? Напишите еще несколько других. Главное то, что ни один сколько-нибудь понимающий человек не отнесется к ней иначе, как с сочувствием.

К Н. А. Римскому-Корсакову

Фроловское. 15 января 1891 года.

Милый, дорогой Николай Андреевич, простите, ради Бога. Я не могу исполнить своего обещания насчет концерта 27 января. Ни одной ноты партитуры «Воеводы» я не написал. Обстоятельства сложились так, что невозможно было. Оставим это до будущего года. К тому же, больная рука мешает мне дирижировать. Вскоре увидимся и побеседуем. Простите и скажите М. П. Беляеву, чтобы не сердился.

К Н. А. Римскому-Корсакову

Фроловское. 17 января 1891 года.

Дорогой Николай Андреевич, третьего дня послал вам мое письмо с извещением, что балладу вовремя представить не могу, а сегодня получил ваше напоминание. Ради Бога, милейший, добрейший друг, простите меня! Обстоятельства были ужасно неблагоприятны, и поверьте, что мне более, чем кому-либо, досадно, что «Воевода» не может быть сыгран в нынешнем сезоне. Но я обещаю, если вы хотите, что именно у вас, в одном из Русских концертов я продирижирую им в будущем году.