Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

Что касается дирижирования «Франческой», то я от этого удовольствия должен отказаться. У меня болит до сих пор рука, я по этой причине отказался от нескольких концертов в Германии. Если бы баллада и была готова, я бы просил вас дирижировать ею. Ту же просьбу адресую вам и относительно «Франчески». Если же, ввиду неподготовленности, вам это неудобно, то и ее можно отложить до будущего времени.

Я скоро буду в Петербурге и устно буду просить, чтобы вы не сердились за невольный обман.

К М. Чайковскому

Фроловское.

<���…> Вчера ездил в Москву слушать «Сон на Волге» Аренского. Прекрасная опера. Иные сцены так хороши, что я был потрясен до слез. Особенно сцена сна удивительна. Я написал сейчас горячую рекомендацию Всеволожскому этой оперы для Петербурга.

<���…> Я уже окончательно отказался от дирижирования в Пеште, Франкфурте, Майнце. Написал Вольфу, что и от Америки отказываюсь. Все это жертвы для петербургского театра [101]. Ну, а вдруг вдохновения не будет? У меня теперь такое настроение, что я склонен думать, что именно будет.

«Гамлет» подвигается. Но что это за противная работа! Господи, до чего мне хочется Иттеманса [102]видеть!

К П. И. Юргенсону

15 января 1891 г.

Милый друг, Вольф мне прислал американское письмо того господина, который устроил мое приглашение. Это до того выгодно и легко, что было бы безумием упустить случай съездить в Америку, о чем я так давно мечтал. Этим объясняется моя вчерашняя телеграмма. В Америке, где по телеграфу узнали, что у меня больна правая рука и что я не приеду, очень обеспокоились и ждут ответа – «да» или «нет».

К П. И. Юргенсону

17 января 1891 года.

Душа моя, пришли мне сейчас же мою «Легенду» для хора, а также пришли литургию и другие церковные вещи (3 Херувимских и т. д.), кроме всенощной. Мне нужно выбрать вещи для американского фестиваля. Нет ли у тебя детских песен в издании Ратера? Для легенды мне нужен немецкий текст.

К А. И. Чайковскому

Клин. 22 января 1891 года.

Я кончил, наконец, «Гамлета» и отправил его. Теперь занимаюсь пересмотром и исправлением партитуры «Пиковой дамы». В конце недели еду в Петербург для окончательных переговоров с дирекцией об опере и балете. Засим я решил, что экономнее и благоразумнее будет не ехать за границу и остаться здесь месяца два и хорошенько поработать. В апреле же поеду в Америку. Я получил подробные сведения о том, как и что я там буду делать. Дела очень немного, плата хорошая, и упускать очень не хочется такой случай, который уже больше не подвернется, может быть.

В конце января Петр Ильич поехал в Петербург. 3 февраля он должен был дирижировать в концерте в пользу школ СПб. Женского патриотического общества. Концерты эти исстари не имели серьезного музыкального значения и ежегодно наполняли элегантнейшей публикой зал Дворянского собрания исключительно приманкой итальянских певцов и знаменитейших виртуозов. Кроме увертюр в начале каждого отделения, симфонической музыки, обыкновенно, в них не бывало. Приглашение сюда Петра Ильича указывало на степень его популярности в это время и вместе с тем указало точные ее границы. Она оказалась не доросшею до того, чтобы заменить знаменитых виртуозов публике концертов патриотического общества. Появление Петра Ильича на эстраде не вызвало ни одного хлопка; все исполнение третьей сюиты, видимо, только пытало нетерпение публики увидеть поскорее г-жу Мельбу, братьев Решке, Котоньи и сопровождалось самыми тощими рукоплесканиями.

Столь же мало оваций выпало на долю Петра Ильича 9 февраля, в день представления французской труппой в Михайловском театре «Гамлета». Впрочем, он и не ждал их, не придавая серьезного значения своей музыке к этой трагедии. Тем не менее из отдельных отзывов о ней он был удивлен услышать похвалы и переменил свое пренебрежительное мнение об этой вещи к лучшему. «Я не прочь, чтобы ты издал музыку к «Гамлету», – писал он вскоре после П. Юргенсону, – ибо она многим понравилась, а от марша все в восторге. Но прими во внимание, что туда вошли три старые вещи, а именно: 1) антракт перед 2-м действием (из 3-ей симфонии); 2) антракт и интермедия 3-го действия («Снегурочка») и 3) антракт перед 4-м действием («Элегия» самаринская). Эти три вещи нужно исключить, а при увертюре сделать замечание, что это переделка большого «Гамлета» для малого оркестра. Вообще нужно будет снабдить партитуру замечаниями».

Подобно совещанию о «Пиковой даме» в декабре 1889 года, теперь, в этот приезд Петра Ильича, происходили совещания в кабинете директора театров о заказанных ему опере и балете к сезону 1891–1892 года. Сюжетами для них окончательно были выбраны сказка «Casse-Noisette» и одноактная драма Герца «Дочь короля Рене» в русской переделке Званцева. Но той готовности к творчеству, которую возбуждали в Петре Ильиче сюжет «Спящей красавицы» и сценариум «Пиковой дамы», он на этот раз не испытывал, и причин тому было несколько. Во-первых, ему очень мало нравился сюжет «Щелкунчика». «Дочь короля Рене» он выбрал сам, но, не имея еще либретто, не знал, в какой мере оно удовлетворит его. Во-вторых, Петр Ильич дулся на дирекцию театров за приглашение иностранных певцов [103]петь по-французски и по-итальянски на русской оперной сцене. – В-третьих, имея в виду уже решенную поездку в Америку, чувствовал себя стесненным в распоряжении временем, не знал, когда ухитриться написать столько музыки к декабрю 1891 г., и в-четвертых, главное, чувствовал себя глубоко обиженным.

Дело в том, что после 13-го представления «Пиковой дамы», когда было заявлено в кассе количество желающих услышать эту оперу чуть ли не на 10 представлений вперед, ее неожиданно, без всякой видимой причины, по странному капризу невидимого лица сняли с репертуара до осени. Мнительности Петра Ильича этим был дан простор делать предположения о причинах этого необъяснимого явления и бояться падения своего, в данную минуту любимого, детища в Лету. Ему представлялось, что это совершилось по желанию государя, которому, как ему тогда казалось, не понравилась опера. Всякому другому было бы нетрудно выйти из недоумения, расспросив о настоящей причине, но «гордость и страх, как бы не вообразили, – писал он П. Юргенсону уже из Фроловского, 12 февраля, – что я сокрушаюсь о поспектакльной плате, мешали мне начинать в Петербурге разговор об этом; сами же театральные администраторы избегали со мною говорить об этом деле. Зато теперь я в письме к И. А. Всеволожскому излил все, что накопилось на сердце… Между прочим, я объявил, что после афронта, нанесенного мне теперь, – я имею основание думать, что и с будущими моими сочинениями будут так поступать, а потому только тогда примусь за заказываемые мне к будущему сезону одноактную оперу и балет, когда получу официальное удостоверение, что государь этого желает. Нужно тебе сказать, что государь к «Пиковой даме» очень холоден. Он теперь увлечен Решками и бывает в театре, только когда они поют по-французски в русской опере. Зачем мне лезть в театр, если тот, кому, как хозяину, дирекция должна угождать, неодобрительно относится к моему последнему и любимому детищу!?».