Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

В программе, кроме намерений создать фотостудию и театральную студию, мечтается о джаз-оркестре и «бюро интернациональных связей», что ой как возмутительно само по себе, но ещё полбеды. Есть и совсем вопиющие пункты: «4) Отряды „Лёгкой кавалерии“ (для борьбы с перестраховщиками, хулиганами, пьяницами, мещанством» и 5) «Музей бюрократии».

Да с этой «лёгкой кавалерией» Панченко и иже с ним давно уже осточертели всем, а они, оказывается, ещё и музей бюрократии задумали!

Это уже ни в какие ворота, зарвались ребята. В конце материала о «Факеле» приписка, не оставляющая сомнений в том, где находится рассадник всего этого безобразия:

Штаб организации «Факела» находится в редакции «Молодой ленинец». Каждый, кто хочет внести свои дарования и энергию в интересное, полезное дело, идите в штаб. Молодёжные комиссары штаба принимают в любой день с 18 до 20 часов.

На следующей странице этого номера два новых стихотворения одного из смутьянов — Булата Окуджавы. Эту публикацию можно считать прощальной — в газете он последний день.

Одно из стихотворений, начинающееся строчкой «Не в сафьяновом переплёте…», посвящено партбилету, который Окуджава недавно получил:

А второе стихотворение действительно получилось прощальным:

И хотя речь здесь идёт о прощании с летом, на фоне событий последних дней оно воспринимается и как прощание с Калугой.

В следующем номере, подписанном Авдониным, от 2 ноября, уже на первой странице снова объявление «Факела», призывающее энтузиастов вступать в клуб «Факел» и… снова стихотворение попрощавшегося уже и уехавшего в Москву Булата Окуджавы. И стихотворение теперь уж точно прощальное. Вот только с кем он прощается, непонятно.

Адресатом стихотворения является Валентина Шмелькова, та самая «местная талантливая девушка, начинающая калужская поэтесса», о которой вспоминала Наталья Астафьева. Откуда известен адресат, если в публикации об этом ничего не сказано? Это стало известно из статьи самой В. Шмельковой, случившейся через много лет, 22 февраля 1992 года в калужской газете «Весть» (XXVII).

В конце своих воспоминаний она приводит два стихотворения — одно, посвящённое Булатом ей, датированное 1958 годом, и одно своё посвящение Булату от 1992 года. И что же мы видим? То, что Булат посвятил ей якобы в 1958 году, как раз и оказалось напечатанным 2 ноября 1956 года в «Молодом ленинце», правда, с некоторыми отличиями. Складывается впечатление, что подаренный Валентине рукописный листок был вначале, а в газете стихотворение вышло уже доработанным. Ошибочная дата у Шмельковой вполне объяснима — цифры 6 и 8, написанные от руки, легко можно перепутать.

Есть в статье В. Шмельковой ещё одно место, которое заставляет усомниться в прототипе другого стихотворения Булата. Об этом стихотворении и его предполагаемом прототипе мы говорили в 3 главке, но Шмелькова как будто бы намекает, что речь здесь о ней:

У Булата не было стихов о любви. А тут вдруг написал поэму о Вале, которая однажды задала ему столько вопросов. Она начиналась так:

Мне не довелось пообщаться с Валентиной Шмельковой — ко времени моей заинтересованности Калугой она уже давно умерла — и даже отчества её мне не удалось установить. Я сумел пообщаться лишь с одной очень дальней её родственницей. Из этого разговора мне удалось установить, что «Валины экзамены» никак не могли быть о Шмельковой — она к этому времени уже давно не была школьницей.

И ещё одну интересную вещь поведала мне собеседница по телефону: в конце жизни Валентина Шмелькова страдала душевной болезнью. Это мне не кажется удивительным — чрезмерное увлечение Булатом Шалвовичем кого угодно с ума сведёт, по себе знаю. Но это может быть объяснением того, почему в своей статье Шмелькова, хоть и косвенно, но отождествляет себя с героиней «Валиных экзаменов». Вообще вся статья Шмельковой вызывает, на мой взгляд, мысли о том, что автор её несколько эксцентричный человек.

В музее Булата Окуджавы есть фотография 1956 года с празднования калужского Дня поэзии. На ней запечатлён Булат Окуджава, и рядом с ним как раз Валентина Шмелькова. Красивая женщина, но не школьница, нет.

Однако вернёмся к злой судьбе Николая Панченко.

Панченко вызвали в обком для утверждения решения горкома об исключении из партии.

— Только мы уселись, секретарь обкома Постовалов требует, чтобы я встал. Я говорю — тогда вы тоже вставайте, и будем стоя разговаривать, если вам так удобнее. И тут телефонный звонок по особому аппарату, из Москвы. Постовалов судорожно хватает трубку: «Да, товарищ Московский [177] Московский В. П. — в то время заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС по РСФСР. … Да… да… да… Хороший парень! Хороший! Мы тут как раз с ним сидим, обсуждаем… Да… Всё хорошо!.. Инструктора пришлёте? Очень хорошо. С удовольствием примем».