Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

Но:

…посуда была скоро сдвинута прочь. В центре стола появился гигантский чемодан «Спалиса», массивный микрофон протянулся к гитаре, я щелкнул клавишей, гитара вступила, и все перестало существовать: винегрет, вино, студенческий фольклор, газета. В комнату старого московского дома вплыло что-то… разом близкое и нездешнее. Староарбатское, знакомое, простецкое. И — убегающее вдаль, как столбы на смоленской дороге — куда-то на запад, на закат, в смерть, в бессмертие, туда, где комиссары туманными силуэтами склоняются перед вечностью.

Запись закончили в первом часу ночи, исписав с двух сторон большую трёхсотметровую катушку.

Уже в дверях Аннинский спросил Булата:

— Это — первая запись или были ещё?

— Смотря как считать: неделю назад я пел в одной компании, и вроде бы кто-то записывал. Не знаю, получилось ли: было шумно. И пел я не для записи.

Тридцать лет спустя литературовед Лев Шилов, отвечая во время лекции на вопрос о том, на чей же магнитофон был впервые записан Булат Окуджава, сформулировал так:

— Можно с уверенностью утверждать, что ВТОРЫМ был магнитофон Аннинского… А первых, я думаю, найдётся очень много.

После ухода гостей хозяева несмотря на поздний час спать не могли и сели слушать новорождённую запись, и в два часа ночи вдруг раздался стук в дверь — соседу спать не дали. Хозяева сконфузились: думали, он скандалить будет, но сосед был настроен очень дружелюбно:

— Вы какие-то замечательные песни тут поете…

Послушав с минуту, он кинулся к себе и вернулся, таща свой «Спалис» или «Днепр», не помню, — такой же огромный, ящероподобный, как все магнитофоны той поры, — с помощью двух монет он состыковал шнуры и подключился к нашему.

Так в четвертом часу утра появилась на свет первая Копия. Первая из десятков, а может, и сотен, в которых разошлась моя первозапись.

Получив такое ошеломительное признание своих песен, Булат начинает вынашивать прозу, которую ему, вообще-то, хотелось писать всегда, и даже когда-то, ещё в детстве, он писал толстый роман из жизни китайских революционеров.

Собственно, замысел написать какую-то прозу о своих военных приключениях созрел у него давно, ещё до приезда в Москву, в долгую шестилетнюю жизнь его в Калужской области. Но тогда как-то не доходили руки, сначала много времени отнимала преподавательская деятельность и бытовая неустроенность в сельской школе, затем, уже в самой Калуге, работа в газете «Молодой ленинец». Стихи писались всё время, а вот на прозе сосредоточиться никак не удавалось. К тому же тогда родился сын, что тоже прибавило забот и бытовой неустроенности.

Теперь же у него пусть маленький, но свой кабинет, можно закрыться и спокойно работать. С песнями уже всё понятно, их хотя и немного ещё сочинено, но все они вызывают такой восторг друзей, что уже хочется показать себя ещё и с другой стороны.

К тому же не покидает чувство, что песни — это всё-таки что-то не очень серьёзное, что-то легкомысленное. Это чувство искусно подогревается в нём некоторыми коллегами, которые из зависти к его успеху пытаются принизить цену его стихов, говоря, что истинная поэзия не нуждается в музыкальной подпорке, смеясь над его исполнительским мастерством и называя его «Вертинским для неуспевающих студентов».

Все эти разговоры сыграли свою роль, и у автора этих изумительных песен сложился какой-то комплекс по отношению к этой стороне своего творчества. Он поверил, что он никакой композитор и никудышный певец. А напрасно. В который раз слушаю, как он поёт не свои, а народные песни «Течёт речка…» или «Запрягай-ка, батька, лошадь», и не могу не наслаждаться его чарующим голосом, его мастерством исполнения. Не буду сейчас развивать эту тему, но говорил уже и повторяю — Булат Окуджава был великим певцом.

К сожалению, мало кто из ныне живущих может со мной согласиться, и причина тому проста. Дело в том, что записи молодого Окуджава мало кто слышал. Почти всё, что сейчас издаётся, это несколько выступлений старого и больного поэта, которому уже очень трудно петь, имеющих далёкое отношение к тому Певцу, которого когда-то полюбила вся страна. И эти несколько выступлений выходят всё время под разными обложками и с разными названиями, так что у неискушённого слушателя может создаться впечатление, что других записей и не существует.

Исключением можно назвать тематический сборник «Музыка арбатского двора», на котором звучат несколько песен из очень ранней записи, сделанной дома у Л. А. Шилова в 1962 году и, по-видимому, украденной из его коллекции, ибо в выходных данных диска ссылок на его собственность нет. Вообще-то, детективную историю создания этого диска я мог бы очень подробно рассказать, но воздержусь пока.

Надо сказать, что у наследников Булата Окуджавы сложилось странное отношение к творческому наследию своего родственника. Не вообще к наследству, а именно к творческому наследию. Лет двадцать назад вдова поэта во всеуслышание через прессу объявила, что готовит двухтомник никогда не издававшихся стихотворений своего мужа. И даже грант на это дело получила из Фонда Сороса немалый. Но за истекшие два десятка лет не только двухтомника — даже газетной публикации не случилось.

То же и с магнитофонными записями. Примерно тогда же, пару десятков лет назад, довелось мне говорить с сыном Булата Окуджавы о старых записях его отца. И я помечтал вслух, что хорошо бы в первую очередь издать на компакт-дисках то-то и то-то. На это получил обескураживший меня ответ: мама считает, что сначала надо издать те записи, что похуже, а потом уже те, что получше. Стоит ли говорить, что время тех, что получше, так и не пришло?

Ну, что ж, остаётся только сожалеть, что не всем так повезло с наследниками, как, скажем, Борису Слуцкому или Юрию Визбору.

Однако мы снова отвлеклись от темы. Возвращаясь в 1960 год, ещё раз отметим, что Булату Шалвовичу хотелось теперь доказать себе и окружающим, что он не гитарист какой-нибудь, а настоящий, серьёзный писатель.

Повесть писалась быстро и легко, о публикации сначала даже не помышлял, в качестве читателей видел только своих товарищей, поэтому внутренней цензурой скован не был. Более или менее законченные эпизоды сразу зачитывал друзьям.

Правда, рисуя свою фронтовую юность, нет-нет, да и вспомню, как возвышенный урок, то окопы Некрасова, то Симонова, то Быкова, то Бакланова, то Бондарева, всё это грозное, трагическое, героическое, кровавое. Вспоминаю, а сам откровенно пишу о кривоногом дурачке, который почему-то не жаждет умереть на поле брани, а хочет жить, жить… Никакие внутренние цензоры меня не корректируют, потому что я пишу не для печати, и это любому понятно. Конечно, любому, кто хлебнул тех лет [226] Окуджава Б . Всё ещё впереди. .