Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

— Вы не понимаете? — спросила заведующая, совсем обернувшись к окну. — Странно. Вот посмотрите: Юрий Левитанский…

— Да, — сказал Иван Иваныч.

— Или, например, Давид Самойлов… Давид…

— Да, — сказал Иван Иваныч.

— Вот ещё, — сказала она, — Юлий Даниэль, — и посмотрела ему в глаза, — Евгений Рейн…

— И что же? — спросил Иван Иваныч. — Список переводчиков — один лучше другого…

— Или вот Нейман… Толя…

Возникло некоторое напряжение.

— Разве они плохо переводят? — удивился он.

— По-моему, плохо, — сказала она и покраснела ещё пуще.

— Я не могу с вами согласиться, — сказал Иван Иваныч, ещё ничего не понимая, — это прекрасные поэты.

Они помолчали.

— А вам не кажется, что в списке слишком много евреев? — спросила она, трудно дыша.

— Что?! — не понял Иван Иваныч и густо покраснел.

— Вот посмотрите, — и она поднесла список к его лицу, — вы сами ещё раз посмотрите, посмотрите… Слишком много… а хорошие русские переводчики идут в другие издательства…

— Что вы говорите?! — поперхнулся Иван Иваныч. — Да разве это определяет…

— У нас русское издательство, — сказала она, продолжая задыхаться, — я не против, но нужна пропорция… директор очень недоволен этим обстоятельством… вот такое обстоятельство…

Впрочем, мы увлеклись сильно перегруженной цитатами преамбулой, не имеющей отношения ни к Калуге, ни к «Тарусским страницам».

Итак, в 1959 году Булат Окуджава переходит из издательства «Молодая гвардия» в «Литературную газету». Новый главный редактор «Литературки» С. С. Смирнов набирал новый состав редакции. Сначала из «Молодой гвардии» переходит сюда молодой критик Станислав Рассадин, а затем переманивает и своего друга Булата Окуджаву. Булата Шалвовича взяли на место заведующего отделом поэзии. Должность звучала эта очень солидно, на деле же весь отдел состоял из одного заведующего. Но зато был свой отдельный кабинетик, «узкий длинный пенал».

До Булата Шалвовича отделом поэзии в газете заведовал поэт Валентин Берестов, тоже, кстати, недавний калужанин, но, в отличие от Булата, уроженец Калужской области. Валентин Дмитриевич смог продержаться на этой громкой должности только три месяца. Главная трудность работы заключалась в том, что завотделом поэзии должен был отгонять графоманов от газеты, как мух назойливых, да и не с графоманами нужно было быть построже. Добрейший Валентин Дмитриевич с такой задачей справиться не смог.

Через много лет, уже незадолго до смерти, Валентин Дмитриевич вспоминал:

Поэты то и дело приезжали ко мне домой, чтобы заодно, как они говорили, заправить машину (я жил возле бензоколонки). Официантки из соседнего с редакцией ресторана «Нарва» сопровождали поэтов до моего кабинета, чтобы я расплатился за тех, кто не имел при себе денег… Когда я убегал в библиотеку или куда-то выходил, мне подсовывали стихи под дверь. Я вынужден был вынести диван, чтобы поэты не сидели на нём с одиннадцати утра до окончания моего рабочего дня. Тогда поэты стали сидеть на моём кресле и столе… [224] Литературное обозрение. 1998. № 3. С. 14.

С приходом в газету Булата Окуджавы всё изменилось. Он не располагал к непринуждённой светской беседе. С графоманами боролся просто, принимал их, брал рукописи, и, не вступая в разговоры, выпроваживал.

Да и вообще, застать его в кабинете было делом непростым, бывал он в нём нечасто. Как-то его предшественник заглянул с другим сотрудником редакции Владимиром Лившицем в свой бывший кабинет, и, не застав хозяина, оставил на столе записку:

Но даже когда хозяин в кабинете, дверь часто бывала закрыта. Диван, вынесенный Берестовым, Булат вернул обратно. Диван ему был нужен — часто навещали друзья, и, запершись, Булат пел им свои новые песни, которые тогда рождались чуть не каждый день.

Я — сотрудник «Литгазеты». У меня в редакции маленькая комнатка с письменным столом, диваном и канцелярским шкафом. Кабинет. Если запереть дверь, можно насладиться уединением. На шкафу — гитара. Иногда напеваю друзьям некоторые стихи. Но тянет писать прозу, и не просто прозу, а воспоминания о себе, семнадцатилетнем солдатике с кривыми ножками в обмотках, попавшем на фронт [225] Окуджава Б. Всё ещё впереди. .

От песен друзья были в восторге. По большей части это были такие же молодые поэты, как и он. С некоторыми он познакомился ещё в «Магистрали», но ещё больше их появилось, когда в «Молодой гвардии» он подкидывал работу молодым талантливым поэтам, давая им переводить стихи поэтов из разных республик СССР.

Новые коллеги тоже полюбили Булата, и все в газете пристально следили за его творчеством. В это время его начинают приглашать и в незнакомые дома попеть свои песни, и он чуть не каждый день ездит по разным квартирам, где неизменно приводит в изумлённый восторг своих всё новых и новых слушателей.

Как-то мне вечером позвонили в конце рабочего дня и сказали: «Вы не могли бы приехать по такому-то адресу и петь свои песни?» Незнакомые люди. Я говорю: «С удовольствием». Взял гитару и поехал по указанному адресу. Приехал, такая квартира московская, человек 30 тихих интеллигентов, да, магнитофон, тогда появились магнитофоны, я спел свои 5–6 песен, потом сделали перерыв, потом я их снова повторил, магнитофон крутится. Потом прошло несколько дней, мне снова позвонили из другого дома. Говорят: «Вы не согласились бы приехать, попеть свои песни». Я говорю: «С удовольствием». И поехал в этот дом. А песен всё прибавлялось, магнитофоны крутились, пленка расходилась. Так я полтора года, наверное, ездил по чужим домам. Какие это были дома, сейчас уже не помню.

Но этим концертам в незнакомых домах предшествовало одно событие.

Лев Аннинский, тогдашний коллега Булата по «Литературной газете», услышал как-то от зашедшего к нему в гости Алика Янова (ставшего впоследствии крупным американским советологом) песню Булата Окуджава «Сентиментальный марш»:

…Назавтра, еще не вполне понимая, какого масштаба новость входит в мою жизнь, я подошел к нему в коридоре:

— Говорят, вы поете песни… Я собираю… фольклор студенческий… и собственно творчество…

— Да? Творчество? — улыбнулся он, как бы не замечая моего замешательства.

— Хотите, я запишу вас? — выбросился я на технический берег. — У меня есть магнитофон «Спалис», и я живу недалеко…

Мгновенная простота, с какой он принял мое предложение, долго потом вспоминалась мне:

— О, я никогда не слышал моего голоса в записи.

Вечером следующего дня, как договорились, Окуджава пришёл к Аннинскому с гитарой и в сопровождении какой-то дамы. Хозяева готовились к приёму и выставили вино и винегрет.