Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

Какая троица? Что значит «они постарались»? Павел Шпилёв вообще никогда в газете не работал! И редактору газеты Николаю Панченко вовсе не надо было никаких троиц или троек, чтобы взять на работу нового сотрудника и без всяких «стараний» определить его в любой отдел в газете, где была вакансия!

Ошибка на ошибке, нелепость на нелепости. И это при том, что в основном книга Панфёрова состоит из пересказа автобиографических рассказов того, о ком он взялся писать, и работ своих предшественников. Причём этот пересказ автор простодушно выдаёт за свои собственные открытия. И для убедительности вкладывает в уста своих героев совершенно идиотские слова, которые не то что литератор — просто нормальный человек говорить не станет.

Вот, например, Р. Панфёров фантазирует, как Н. Панченко «уговаривал» Булата прийти на работу в газету:

— Чудак, — увещевал он, — тебе же легче будет. Отвыкай жить по школьному звонку. Тетради, планы, уроки, педсоветы — не слишком ли хлопотно? Станешь газетчиком. В редакциях испокон свои традиции. Творческая работа как никак, интересные командировки, встречи с людьми, среди которых попадаются весьма и весьма незаурядные… А потом создадим литгруппу, начнётся творческое общение, хоть и провинциальная, но богема. Будем закладывать основу будущей писательской организации, пробивать в обкоме своё Калужское издательство. Разве не заманчиво, нельзя отказываться от такого дела, не быть же тебе век учителем?!

И Булат согласился …

Действительно, чудак… И чего это Николаю Васильевичу так уж нужно было уговаривать какого-то школьного учителя, завлекая невиданными прелестями («хоть и провинциальная, но богема»!), если тот сам только об этой работе и мечтал много лет. И «литгруппа» с «творческим общением» тоже существовали задолго до прихода Булата в газету.

Неприятно, что автор низводит своих героев, людей неглупых, до своего уровня.

Дальше Панфёров рассказывает, что с приходом Булата в газету «сложилась немногочисленная, но устойчивая литературная группа, которую символически нарекли „Факелом“».

Тоже враньё — в Калуге никогда не существовало литературной группы с таким названием.

Странно, что всё это пишет калужанин, — мог бы, кажется, и в библиотеку зайти. Ну, или хотя бы пообщаться с кем-то из своих земляков, которые знают о предмете не понаслышке. А то ведь в смешном виде себя выставляет на старости лет. Вот, например, ещё цитатка из Панфёрова:

…И вот он пока работает в газете художником, берёт заказы в «Церабкоопе» — местном кооперативе художников. (Это о художнике Н. Ращектаеве. — М.Г .)

Какой кооператив?! Почитал бы, что ли, своего земляка, замечательного журналиста К. М. Афанасьева:

«Поддувало» было местом дружеских попоек «шакалов пера» с мастерами кисти из «Царапкоопа» — так на цеховом жаргоне именовалось калужское отделение Союза художников. Живописцы носили и безропотно сносили прозвище, данное их мастерской за штамповку сухой кистью портретов руководителей партии и правительства [71] См.: http://letopis20vek.narod.ru/Dal-Blis/Gresy.htm .

«Биограф», видимо, надеялся, что его книгу никто не прочитает.

Ну вот, свою скромную рецензюшку я всё-таки пристроил, теперь можно двигаться дальше.

В пятой школе для Галины места не оказалось. Месяцем раньше состоялся первый выпуск Калужского педагогического института — аж сто восемьдесят человек, и учителя с высшим образованием в области теперь уже были не в таком дефиците.

Галине удалось устроиться в школу № 10 Московско-Киевской железной дороги. Соответствующий приказ появился 24 августа:

Смольянинову Галину Васильевну назначить учителем русского языка и литературы с 25 августа 1952 года со ставкой 5–7 кл. — 690 руб, 8–10 кл. — 700.

Основание: приказ № 166 зам. Начальника отдела учебных заведений от 23 августа 1952 г.

Директор Петренко

В этой школе Галина проработала всё своё недолгое время пребывания в Калуге. Коллектив её встретил очень хорошо, да с её характером и не могло быть иначе. Тем более, мужа-бузотёра в первый год её работы рядом не было — он оставался в своей 5-й школе.

Больше других Галя подружилась со своей ровесницей, тоже учительницей русского языка и литературы, Элеонорой Меньшиковой. И ещё одно их сближало — обе ждали ребёнка.

Элеонора Никитична вспоминает свою подругу с грустной улыбкой:

— Она с людьми общалась с большой терпимостью и мягкостью. Ни в каких конфликтах никогда не была замешана, несмотря на то, что в школе всякие были люди. Она была сама сдержанность.

Вскоре подруги всюду стали бывать вместе — и в школе, и вне её, а потом и мужья их познакомились между собой.

— Я одевалась очень строго. Считала, что в школу преподаватель должен приходить в каком-то костюме или закрытом платье обязательно. И вот весна, мы принимаем весенние экзамены, и она сидит на экзаменах: на ней маленькое красивое платьице без рукавчиков и лёгкий шарфик, так наброшенный. Иногда она даже на голову его покрывает. И вот перед тобой женщина благополучная, счастливая, очень мягкая, женственная. Вот такой мне она запомнилась, когда пришла в школу.

Но не всегда она видела Галю счастливой. Иногда Галя приходила к Эле домой расстроенная, видно было, что какая-то кошка пробежала между нею и Булатом:

— Они иногда, конечно, ну, как во всякой молодой семье, ссорились, и она приходила иногда ко мне, и мы просто разговаривали или ходили гулять, чай пили. Но никогда я не слышала от неё, чтобы она жаловалась. Единственное, могла как-то с юмором сказать: «Вот, что-то не заладилось у нас, не получилось».

…И необыкновенное терпение, потрясающее, и спокойствие. Вот эта выдержка её просто поражала меня совершенно.

Что касается мужа Галины, чувствуется, что к нему Элеонора Никитична относится не столь восторженно. Наверное, не смогла ему простить преждевременную смерть подруги:

— Он был человек закрытый и замкнутый, и, по-моему, немножко жёсткий. Совершенно они не подходили друг другу, жили каждый по своим правилам и законам, не было общей теплоты. Наверное, молодая влюблённость… Мне казалось, что она — полная противоположность ему, с её мягкостью, женственностью, терпеливостью. Потом — как мать, конечно, это была необыкновенная совершенно женщина. Самые добрые воспоминания о ней.

Повисла долгая пауза, и мне не захотелось больше спрашивать Элеонору Никитичну о том, какие воспоминания остались у неё о Булате.

А вот что рассказывает бывший ученик десятой школы Олег Васильевич Шустов о своей учительнице. Кстати, он ещё и сосед учительской семьи Окуджава по Колхозному переулку:

— В 1952 году я поступил в восьмой класс десятой железнодорожной школы. Школа считалась одной из лучших в городе и по успеваемости, и по спорту. Учителя подобрались замечательные. Но особенную любовь мы испытывали к преподавателям по математике и литературе. Математику вёл Виктор Сергеевич Бархатов, а литературу — Галина Васильевна Смольянинова. То, что они заложили в наши души в школьные годы, осталось на всю жизнь.