Марат Гизатулин - Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

— Я взяла Мишку за руку, — продолжает Майя Генриховна, — и мы пошли куда-то на зады, к служебному входу. Толпа вокруг нас растёт. Теперь уже кричат: «Пропустите Окуджаву с родственниками!», а тот злой как чёрт от этого ажиотажа, это ему совершенно не нравилось. И тут его начинают окружать и защищать какие-то доброхоты или организаторы, «родственников» оттесняют, а его самого с трудом пропихивают к двери, и дверь закрывается. Мы остались на улице.

Так закончилась попытка Майи извлечь пользу из дружбы с Витей.

— Но Булат Шалвович был совершенно не виноват — говорит она.

На следующий день Виктор ни о чём её не спрашивал. Но она должна же была что-то ему рассказать. «Витя, я воспользовалась твоим разрешением…» — «И что?» — «Ты знаешь, не получилось… Но не по его вине!» — торопливо добавила она, но он, не слушая её объяснений, произнёс лишь: «Странно. Я удивлён». И всё.

И Майя подумала, что вчера произошла катастрофа куда большая, чем её неудача с концертом в Политехническом. Она невольно стала виновницей расширения пропасти между братьями: ведь, разрешая обратиться от своего имени, Виктор, может быть, делал шаг к примирению… Впрочем, вряд ли это было так.

Однажды он сказал Майе: «Мы с матерью (он никогда её мамой не называл, — подчеркнула Майя) решили размениваться. Есть человек в исполкоме, который будет подыскивать нам две однокомнатные квартиры». Конечно, их роскошную двухкомнатную квартиру на Краснопреснеской набережной можно было разменять на две «однушки». Но процесс разъезда получился довольно долгим. Трудно было подобрать вариант, устраивающий обоих. Мама хотела поближе к Булату, а Виктор неизвестно чего хотел. Майя вспоминает, что однажды она ходила с ним на осмотр квартиры во Вспольном переулке, в самом центре Москвы. Майе квартира очень понравилась, а Виктор отнёсся к ней как-то кисло.

Но в конце концов вариант, устраивающий обоих, был найден. Мама получила квартиру в девятиэтажном панельном доме около гостиницы «Космос» на проспекте Мира, что было недалеко от Булата, а Виктор — в новом шестнадцатиэтажном доме на проспекте Вернадского. Ему уже невмоготу было, хотелось скорее разделиться, и он даже какое-то время жил у Майи, пока она с семьёй была в отпуске.

(Кстати, когда хозяева вернулись из отпуска, они обнаружили новый шнур на своём старом утюге: Витя во время их отсутствия привёл его в порядок. «До сих пор этот утюг работает с его шнуром», — смеётся Майя.)

А с мамой Виктора она всё-таки познакомилась. Это случилось в 1981 году, когда он уже жил отдельно. На работу ему часто звонила пожилая женщина и низким голосом, очень вежливым и извиняющимся тоном просила: «Будьте любезны, позовите, пожалуйста, Виктора Шалвовича». К телефону в основном подходила Майя. И как-то, когда Виктора не было на месте, женщина спросила её: «Вы меня извините, я уже узнаю ваш голос, как вас зовут?» — «Майя». — «Майя, дорогая, — сказала незнакомка (она всегда потом обращалась именно так — „Майя, дорогая“), — я Витина мама». — И стала что-то расспрашивать о нём.

Потом они часто разговаривали. Она звонила и просто звала к телефону Майю. Вначале представлялась просто мамой, но потом как-то назвалась и по имени-отчеству — Анной Степановной. Вероятно, она всюду так представлялась, думая, что имя Ашхен трудно для русского уха. И только потом, при личной встрече с Майей, она назвала своё настоящее имя.

Постепенно они сблизились. И, похоже, Майя стала для Ашхен Степановны чуть ли не единственным источником информации о сыне. «Вы знаете, он сейчас болеет, скажите, пожалуйста, как он себя чувствует? — спрашивала она. — А что он ест? У него же больной желудок. Я ему делаю творог домашний, а он его не берёт. И сердится на меня». Майя начинала ругать Виктора, но мама тут же заступалась за него: «Что вы, что вы! Он очень хороший!».

Виктор вообще никогда крепким здоровьем не отличался. А тут его должны были положить в больницу — на этот раз у него был язвенный колит или что-то в этом роде. Майя пыталась выяснить, куда именно его кладут, но он категорически заявил: «Не имеет значения. Пожалуйста, не выдумай ничего, никаких посещений». Так она и осталась в неведении.

В это время положили в больницу отца Майи, и она часто ездила к нему. А рядом там был институт, специализированный на болезнях желудочно-кишечного тракта. Она взяла да и зашла туда просто так, наудачу. И спросила в регистратуре, в какой палате лежит Окуджава. Там полистали книгу и ответили: «В восьмой».

Майя рассказывает:

— Я обалдела и тут же к нему пошла. Ничего у меня с собой для него даже не было. У него прямо челюсть отвисла: «Ты как меня нашла?» Я говорю: «Случайно, Вить. Я тут по соседству была в больнице и увидела вывеску»…

Потом она ещё навещала его, они гуляли во дворе, говорили обо всём, но не о болезнях.

А мама его, оказывается, ничего не знала про то, что он лежит в больнице. И позвонила Майе в отчаянии: «Я звоню домой, его нет, на работе тоже нет, я не знаю, где он, что с ним?» Майя пообещала, что если что-нибудь узнает, обязательно сообщит. Ашхен Степановна оставила ей свой номер телефона. И когда Майя нашла Виктора, она тут же рассказала об этом Ашхен Степановне. Вот тогда-то та и пригласила её к себе: «Я хочу вас увидеть, нам есть о чём поговорить». Майя ответила, что будет счастлива с ней встретиться.

Был очень удобный момент для знакомства — ведь если бы Виктор не был в больнице и, не дай бог, узнал об их отношениях за его спиной, попало бы обеим. Однако Майя была в смятении: с одной стороны, ей очень хотелось увидеть Витину маму, а с другой — вот так, тайком, пока он в больнице… И хотя ничего компрометирующего Витю она не собиралась говорить, чувствовала себя предательницей: «Я как лазутчик какой-то, проникающий в его жизнь».

Ашхен Степановна, встретив гостью, сразу повела её на кухню. Усадила, сама села напротив и принялась потчевать. Видно было, что она ждала Майю, — наготовила всего по-домашнему: «Кушайте, кушайте, вот ещё это попробуйте, вот это очень вкусно»…

Слушая Майю Генриховну, я вспомнил рассказ Эльдара Рязанова, читаный где-то, — о том, как он был на пятидесятилетии Булата, и в застолье мама юбиляра вот так же очень переживала, что Элик мало ест, и усиленно старалась его накормить. Я подумал тогда, что, может, это сказывались её подсознательные воспоминания о лагерном голоде. Но близкие родственники Ашхен Степановны говорят, что это типичное армянское гостеприимство, которое ярко проявлялось у всех сестёр Налбандян.

…Они много говорили с Майей, в основном о Вите. О себе мама не рассказывала. Майя снова попыталась ругать Виктора — дескать, как же ему не стыдно быть с мамой таким эгоистом. Ашхен Степановна аж руками замахала: «Что вы, что вы?! Он абсолютно не эгоист, ни капельки. Вы понимаете, сложные взаимоотношения у нас, конечно, у него трудный характер. Но он очень заботливый, только заботливый незаметно, но если я заболею, он меня никогда не бросает. Он сдержанно, сухо, но проявляет внимание, заботится обо мне».