Марат Гизатулин - Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

У меня возникла новая идея — совместная поездка в Грузию. Вначале Виктор Шалвович, как и в случае с Шамордино, отнекивался, но потом загорелся. У него не было заграничного паспорта. Мы вместе съездили в ОВИР, подали документы и стали ждать.

Виктор Шалвович возлагает цветы на могилу брата на Ваганьковском кладбище

После временной размолвки наши отношения приобрели, как мне кажется, ещё более близкий, душевный характер. Особенно запомнился день 12 июня 2002 года. Это была годовщина смерти Булата. Рано утром мы с женой заехали за Виктором Шалвовичем и все вместе поехали на Ваганьковское кладбище. Вот тогда он в первый раз посетил могилу брата. До этого он не знал даже, где тот похоронен. Мы стояли перед могилой молча. О чём он думал, я не знаю. А я был счастлив — примирение братьев состоялось.

Потом поехали на Донское кладбище, где покоятся трое из многочисленных детей Степана Окуджава. Постояли у братской могилы, где нашёл свой приют Николай Окуджава, дядя Булата и Виктора со стороны отца, расстрелянный в подвалах Лубянки 4 марта 1939 года.

Недалеко от братской могилы — стена колумбария. Там, в одной из ниш, замурованы три урны: две супругов Андреевых, одна из которых тёти Маня — самая добрая, самая весёлая из всех братьев и сестёр Шалвы Окуджава, и третья Васеньки — самого младшенького, самого несчастного, единственного из шестерых сыновей Степана Окуджава, не убитого, а освобождённого из заключения по причине душевной болезни…

Потом мы поехали на Арбат, к дому 43, где они когда-то жили. Виктор Шалвович посмотрел на знакомые окна и, наконец, решился зайти в квартиру, в которой не был более шестидесяти лет. Мы зашли в подъезд, поднялись на четвёртый этаж и позвонили в дверь. Но нам никто не открыл. Так и не удалось Виктору Шалвовичу ещё разок побывать в своей квартире.

Зато там, на Арбате, он увидел памятник своему брату…

Виктор Шалвович с автором на Арбате, возле памятника брату. Фото М. Гизатулиной

Разговаривали мы в тот день мало, но неудобства от этого не испытывали. На улице было тепло и солнечно, и так же было на душе. Очень хороший день мы провели с Виктором Шалвовичем…

И это была наша последняя с ним встреча.

Дело в том, что тогда наступило очень непростое для меня время: я расстался со своей первой женой и ушёл из дома. И всякие перипетии, связанные с этим, надолго заставили меня забыть обо всём другом. Он, не зная об этих обстоятельствах, пару раз звонил мне домой и рассказывал моей бывшей жене, как продвигаются дела с загранпаспортом. Потом звонить перестал. Чуть ли не через год я пришёл в себя и стал собираться в Тбилиси. Но Виктор Шалвович сказал, что никуда не поедет, что он паспорт вообще не стал получать, и чтобы я больше не звонил.

Майя Шварц:

— Когда он прекращал общаться, надо было только догадываться, почему он это сделал. Была у него какая-то необыкновенная требовательность к людям, и в этом иногда он бывал неправ. Я ему не раз говорила, что так нельзя, что ты к себе можешь быть требовательным, а к другому — не имеешь права, ты просто от него отойди. Он отвечал: «А я так и делал. Я же просто прекращал отношения, я же ничего не говорил».

Другие люди, в том числе родственники Виктора Шалвовича, тоже говорили, что не понимают, почему вдруг он перестал с ними общаться. Наверное, так бывало в других случаях, но в моём случае, как ни стыдно это признавать, я не могу назвать его поведение необъяснимым.

…В октябре 2003 года мы с моей второй женой вернулись из Тбилиси. Я сразу позвонил Виктору Шалвовичу — была уважительная причина: мы привезли ему письма от родственников и несколько фотографий, сделанных во время поездки. Он не сказал, чтобы я оставил их себе, — и это уже был успех! Он сказал: «Опустите их в почтовый ящик». Ну, ничего-ничего, думал я, всё ещё можно поправить! Раз он заинтересовался, значит, не всё потеряно. Он посмотрит письма, фотографии, ему будет приятно получить весточку от родных, с которыми он давно потерял связь. Потом я ему много чего на словах расскажу, всё и наладится. А затем мы сразу же поедем в Тбилиси, уже вместе. И это будет незабываемая поездка!

Через пару дней мы с женой ехали к нему. Кроме писем и фотографий из Тбилиси, я вёз ещё одно письмо, своё. Но в письме решил не объясняться с ним, а написать просто что-то забавное, а может, и вызывающее к дискуссии. В частности, написал, какие экстравагантные версии нам довелось услышать в Грузии по поводу происхождения фамилии Окуджава.

Вот одна из них.

Несколько сотен лет назад жил в Гурии крестьянин по фамилии Мамаладзе. По-русски его фамилия звучала бы как Петухов. Был ли он человеком задиристым или по какой другой причине носил такую фамилию, но однажды он её подтвердил сполна. Работал он у хозяина, и как-то произошёл между ними конфликт. Может, с оплатой труда неразбериха вышла или ещё чего, а только скандал разгорелся такой, что Мамаладзе-Петухов в пылу ссоры отрезал хозяину уши — сначала одно, а затем другое. Неизвестно, почему такой экстравагантный метод доказательства своей правоты избрал Мамаладзе, — может, в Гурии тогда это было в порядке вещей, но только, убоявшись неминуемого наказания, он бежал. Убежал далеко, в Мингрелию. Там, в маленьком селе, решил остаться жить. Нужно было знакомиться с местными жителями, и он, гордый совершённым поступком, решил увековечить свой подвиг. Он придумал себе кличку из двух слов: ори — то есть «оба», и уджа — то есть «ухо». С течением лет Ориуджа трансформировалось в Огуджа , и его многочисленные потомки получили фамилию Окуджава.

Лет сто тому назад в селе Тамакони в основном жили люди с фамилией Окуджава. По-грузински эта фамилия произносится несколько иначе, чем мы привыкли: вторая буква звучит скорее как г , чем как к , а вместо дж произносится очень мягкий, напоминающий английское j , звук — так, что после него напрашивается не а , а я .

Село Тамакони. Наталья Александровна Окуджава с местными жителями Геннадием Окуджава и Бурджа Окуджава. Фото автора