Вадим Верник - Книга победителей [litres]

– Да, недолго. Это такая достаточно неожиданная история. Я пошел в армию, когда уже занимался театром, – учился в Новосибирске, в театральном училище. Естественно, почетная обязанность каждого мужчины вырастить дерево, вырастить ребенка и отслужить в армии. И вот до того, как деревья выращивать и ребенка, я собирался пройти армейскую службу – хотел быть десантником или морским пехотинцем. Мы ехали в поезде, в учебку. И у меня произошел конфликт с прапорщиком. Окна закрыты, жара страшная, мы просто умирали, – а нас в вагоне человек сто. В соседнем купе разбили окно, потому что уже дышать нельзя было. Началась какая-то жуткая драка. И я уронил на прапорщика чемодан сверху.

– Сознательно?

– Так, чуть-чуть подтолкнул. В результате, меня и еще двоих ребят высадили с поезда. С автоматчиками, все дела. Но так как мы присягу еще не давали, нас отправили на проверку – нормальные ли мы. После присяги могли бы и в дисциплинарный батальон отправить… Принимал врач, лет тридцати пяти. Мы с ним разговариваем, и выяснилось, что его дети ходили в наш кукольный театр. «Так ты сын Машкова?» – «Да». – «А чего буянишь? Большие неприятности у тебя могут быть». – «Ну что сделаешь?» – «Служить-то хочешь?» А поскольку за эти три дня мне все сильно не понравилось, я ему честно сказал: не хочу. И он: «Ты не будешь служить». От его заключения все зависело. В результате он отправляет меня на проверку в психиатрическую клинику. Только, говорит, не делай вид, что ты сумасшедший. И в течение месяца я хожу такой тихий и спокойный… Потом написали, что я не могу служить, поскольку у меня вспыльчивая натура, и если скажут «стоять смирно», я могу сделать совсем обратное. То есть я благодарен этому врачу. Видимо, плохо могли закончиться все мои искания справедливой армии.

– Экстрима в твоей жизни было предостаточно. Но ты продолжал наступать на одни и те же грабли. Из театрального училища тебя, кажется, выгнали?

– В общем, попросили уйти. И в этот момент я поехал поступать в Москву.

– А почему «попросили»?

– Ну были какие-то безобразия с моей стороны… Послушай, надоело мне говорить про безобразия. Давай про светлые какие-то истории в жизни. Например, учась в театральном училище, я подрабатывал санитаром в травмопункте.

– То есть любовь к биологии не отпускала.

– Точно. Не забуду врача-травматолога и его ассистентку-медсестру, она училась в медицинском. Хорошенькая такая. Но одна проблема: она не могла видеть травмированных людей, ей сразу становилось плохо, и у нее все время в руке был нашатырь. А мы с другом, два заправских санитара, спасали людей. (Улыбается.) У нас было свое развлечение. Весной часто приходили с укусами, и каждый был уверен, что это энцефалитный клещ. Мы сидели вечером в регистратуре, в белых халатах, и если «с укусом» приходила симпатичная девушка, мы ее осматривали, – ну не целиком, а так, в общем, – и говорили: приходите завтра в четвертый кабинет.

– А если действительно клещ?

– Завтра, – сегодня невозможно, врачей-то не было, они принимали только с утра. Мы просто успокаивали. Врачи были довольны нами, ведь главное в этой ситуации снять панику.

– Получается, вы решали и актерскую задачу тоже – такой «этюдный» метод… Скажи, дома как-то культивировали твой талант, давали установку на успех?

– Я всегда стеснялся говорить с родителями о театре, только слушал, о чем они говорили между собой, и мне было достаточно.

– Но все-таки родители в тебя верили?

– Да. У меня есть один тайный папирус. Мне мама подарила земной шар. Маленький земной шар (раньше были такие сувениры) на пластмассовой подставке. Все это сломалось, остался шарик один, он открывается, а там внутри большая записка, которая всегда со мной. Там мама мне написала, все, что нужно делать…

– В школу-студию МХАТ тебе пришлось поступать дважды. До того как ты стал учиться у Табакова, тебя отчислили (опять!) с курса Ивана Тарханова…

– Меня выгнали за драку. Это была, конечно, трагедия. Представляешь, ужас, полгода не проучился, и как раз зимой, перед первой сессией выгнали. Но Тарханов молодец, помог, чтобы меня взяли во МХАТ, в цех мягкой декорации. Я там работал и через полгода поступил к Табакову.

– Жизнь удалась!

– Не сразу. Для меня Табаков – лучший педагог, но его система работы со мной была отлична от системы его работы с другими. Он меня не сильно любил, он меня просто давил, – ух, как он издевался надо мной! Я выходил, допустим, какой-нибудь этюд показывать, делаю шаг, он: «Стоп, ты чего делаешь?» – «Захожу в дверь». – «Разве так заходят в дверь?» – «А как?» – «Нормально зайти». Я входил заново, и опять: «Стоп, ты зачем ручку дернул…» И вот так все происходило. Однажды мы показывали этюд с Ирой Апексимовой. Сюжет такой. Я остался один с ребенком, жена работает в ночную смену. Ребенок все время просыпается (Ира умела кричать как ребенок), а я его успокаиваю. Мы репетировали всю ночь, даже записали позывные «Пионерской зорьки» (в конце этюда ребенок, которого только что успокоили, должен был окончательно проснуться под эти звуки). Поставили декорацию. Ира села в маленькую клеточку (как бы в люльку), я лег, погасил свет, – в общем все организовали. Но во время репетиции Ира потеряла голос, и вместо детского крика, звучал крик усталой женщины, немножко с хрипотцой. Меня всего трясло. А еще в определенный момент должен был зазвенеть будильник, но он не зазвенел! Я его тыкаю, тыкаю – тишина. И вдруг такой голос Табакова: «Старик, сделай «дзынь», что ли». В этот момент зазвенел будильник, и через три минуты прозвучало: в эфире «Пионерская зорька»… Табаков дал нам возможность доиграть до конца, но обсуждения нашего этюда не было, и тут я понял, что наши пути с Табаковым окончательно разошлись.

– Но ведь Табаков принял тебя в институт не для того, чтобы делать тебе больно.

– Это селекция, селекция, он воспитывал самурая.

– Воспитал?

– Самурайское… Да, конечно. На долгое время я был отдан другим педагогам, и мы замечательно работали. А потом совершенно неожиданно Табаков поручил мне роль Абрама Шварца в «Матросской Тишине».

– Фактически с этого момента началась другая жизнь Владимира Львовича Машкова.

– Ну да, наверное, наверное.

– В этой «другой жизни» тебя часто называют секс-символом…

– Скажу откровенно, мне это до лампочки. Это просто глупая игра слов. Фильмы, в которых я снимался – допустим, «Лимита» или «Подмосковные вечера», – к этому не имеют никакого отношения. Никакого.

– Ну хорошо. А какой была твоя первая любовь?

– Первый раз я влюбился в школе. У меня не было просто увлечений. Если я влюблялся, то всегда очень сильно. Первая моя любовь была трагическая, без понимания. Была такая одноклассница Долгова, она любила отличника. А меня любила другая отличница, но я ее не любил. Много было всяких историй, много.