Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

Коля Бахарев был прирожденным общественником, агитатором. Таких, как он, тогда среди грузчиков было немало.

Вот Алеша, портной по специальности, 23 лет, со светлыми волосами, открытым и доверчивым лицом. Бывал он у нас на квартире почти ежедневно. Готов был слушать разговоры на политические темы хоть до утра. Сам говорил мало, мешала скромность, но неизменно повторял:

— Надо нам быть с большевиками.

Алеша не был членом партии, но ни у кого не вызывало сомнений, что по зову большевиков он пойдет на любые подвиги! Таким же был и мой товарищ, честный и скромный В. Штейнберг.

Но встречались люди и иного образа жизни. Квартира, где мы снимали угол, была неспокойной. Хозяин квартиры Порфирий Дубинин, бывший матрос Сибирского флотского экипажа, был максималистом, имел большой круг знакомых. Его друг Татаринов, бывший матрос, служил кочегаром на пароходе «Симбирск», совершал рейсы в Шанхай и возил контрабанду (он вскоре уволился или уволили его). Приходили к хозяину Бажанов, хорошо одетый и с приятными манерами, Григоренко — высокий и стройный, с ухватками военного, и многие другие. Все они нигде не работали, но часто пьянствовали. Приглашали на свои пирушки и нас: Штейнберга, Алешу и меня. Пьянка нас не соблазняла. Мы зарабатывали немного, но не голодали. А рядом с нами — люди нигде не работали, а жили широко.

По сообщениям газет мы могли судить о том, что в Советской России живется трудно. Начинался незабываемый 1919 год. Окруженная армиями белых генералов и интервентов, вооруженных первоклассной по тому времени военной техникой, Красная Армия и советский народ напрягали все силы, отстаивая свободу, революционные завоевания. Вся Сибирь и Дальний Восток изнывали под гнетом произвола колчаковских ставленников и самозванных атаманов. Во Владивостоке свирепствовал генерал Иванов-Ринов, установивший режим террора. За слово «товарищ» — пороли, подозрение в большевизме стоило тюрьмы, даже расстрела. Каждый шаг и каждое слово требовали от людей, сочувствующих большевикам, особой осторожности.

Рабочие рассказывали, что после контрреволюционного переворота 29—30 июня 1918 года чехословаки и белогвардейцы арестовали почти весь состав исполнительного комитета Владивостокского Совета и наиболее активных руководящих большевиков. Среди них были товарищи К.А. Суханов, П.М. Никифоров, М.И. Губельман и другие. В общем, руководство было разгромлено, и большевики ушли в подполье. Рабочие, которые часто бывали у нас на квартире, говорили, что небольшая группа большевиков уцелела и ведет работу. Из листков и газет, которые мы изредка получали, мы и сами знали, что подпольный обком большевистской партии действует. Я стал часто бывать в Центросоюзе, у К.П. Никифоровой. Эта худенькая и плохо одетая простая женщина, мать двух детей, почему-то вызывала у меня доверие. И на ее вопросы о грузчиках и моей работе я рассказывал ей все запросто. Однажды сам спросил:

— Не родственник ли вам большевик Никифоров, который в тюрьме?

— Он мой муж, — без колебаний и просто ответила она.

Это было большой неожиданностью. Я стал с ней еще более откровенен и в каждый свой приход буквально давал ей отчет о том, что у нас делается.

П.М. Никифоров, один из руководителей приморской организации большевиков

Часто бывал я и у инженера Г.А. Нилова. Этот всегда живой и оригинальный человек привлекал своим общительным характером. Я стал бывать у него в семье. Он жил на Седанке (дачный район). Вот у него, на Седанке, в марте 1919 года я впервые встретился и познакомился с Володей Маленьким (В.П. Шишкиным).

Почти одновременно, не помню при каких обстоятельствах, я познакомился с Николаем Горихиным, а в клубе железнодорожников на Первой Речке — с Михайловым и Леваном.

Я не был лежебокой, принадлежал к натурам активным. И эта моя активность пробила наконец броню отдела кадров Добровольного флота, и меня приняли матросом на пароход «Яна». Пароход ремонтировался в сухом доке. Мы, матросы, здесь были заняты отбивкой и очисткой стен и потолков трюмных помещений от старой краски. Но по той безработице, которая была во Владивостоке, я рад был и такой работе. Устроиться матросом на пароход было большим достижением.

Было отрадно, что матросы «Яны» были настроены революционно, стояли за Советскую власть. Но, к сожалению, работать с ними мне не пришлось. Вскоре я перешел в Центросоюз.

... Однажды, когда собрались Лагутин, Никифорова и я, Лагутин сказал:

— Я большевик, связан с партийной организацией, а Клавдия Петровна сочувствующая, работает в рабочем Красном Кресте. Ты, — обратился он ко мне, — тоже сочувствуешь большевикам. Будем считать, что мы партячейка.

Тут же председателем партийной ячейки избрали Лагутина. Так я вошел в партию.

Еще не так давно, когда за характер выступлений на собраниях меня называли большевиком, я отрицал это, заявляя, что никакой я не большевик. И это было на самом деле так. Передо мной тогда не возникал вопрос о партийности. Я был беспартийным. А вот теперь, в условиях террора, когда большевистскую партию загнали в подполье, я стал большевиком.

Во Владивостоке и в Приморской области в это время свирепствовал белогвардейский ставленник генерал Иванов-Ринов. 27 марта 1919 года он опубликовал во владивостокских газетах приказ:

«1. Активных деятелей большевизма, захваченных нашими отрядами, предавать военно-полевому суду и немедленно, после состоявшихся приговоров, расстреливать, все их имущество конфисковать, дома уничтожать до основания.

2. Из зараженных большевизмом местностей брать заложников из числа сочувствующих большевизму и пособников их.

3. В случае повторения проявления террористических актов, заложников расстреливать и, кроме того, предавать военно-полевому суду и подвергать смерти большевистских деятелей и активных большевиков, находящихся в тюрьмах, по 10 человек за каждый террористический акт.

4. В случае, если террористические акты будут продолжаться, то мною будут объявлены списки деятелей большевизма и сочувствующих, и всех этих деятелей я поставлю вне закона» («Наши дни», № 23, 1919 г. ).

Тем не менее Колчак снял генералов Хорвата и Иванова-Ринова и назначил вместо Хорвата генерала Розанова.

О том, каков был режим Розанова, красноречиво рассказывает командующий американским экспедиционным корпусом в Сибири генерал Гревс в своей книге «Американская авантюра в Сибири»: «Жестокости были такого рода, что они несомненно будут вспоминаться и пересказываться среди русского населения через 50 лет после их свершения...».