Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

Первыми моими словами, сказанными довольно бодро были: «Здравствуйте, господа! У вас недурно».

И этот несколько насмешливый, но бодрый тон я сохранил до конца. Я напевал арии из оперетт, выстукивал чечетку, рассказывал анекдоты. Исупов шепнул, что к нам подсажен шпион, и показал на молодого человека в сером пальто, который лежал на скамье, явно притворяясь спящим.

На допрос вызвали в тот же день.

Допрашивал подполковник Богословский. Я так и назвался Калмыковым Михаилом Александровичем 11 11 В книге «За власть Советов», Владивосток, 1957 г., ошибочно напечатано Александр Михайлович. . Наиболее слабым местом мог быть ответ на вопрос: «Где ночевали?» Но у меня было достаточно времени, чтобы обстоятельно его обдумать. Я оказал, что прибыл вчера и ночевал очень неудачно, в таком месте, что мне, семейному человеку, просто неудобно даже говорить; потерял бумажник, деньги, документы: русский паспорт, справки и рекомендации о работе, письмо Русско-Азиатской компании. Все это результат легкомыслия, выпивки. На вопрос, куда и к кому ехал, я оказал, что ехал на Седанку, сел без билета: торопился, так как опоздал. А ехал занять денег у Эммы Филипповны Ниловой (знакомой мне жене инженера-поручика Нилова). Это была культурная и передовая женщина. В годы царской реакции она испытала арест и тюремную жизнь. Она хорошо знала и меня и Калмыкова. Я был уверен, что при всех случаях она не выдаст меня. Далее я добавил, что мог бы деньги достать и в отделении Русско-Азиатской компании, но тогда мне пришлось бы рассказать о потере денег и документов, а этого, по соображениям служебного положения, я хотел бы избежать.

Здесь я вытащил из кармана серебряный портсигар и попросил разрешения закурить. Я протянул подполковнику Богословскому портсигар со словами:

— Не хотите ли? Харбинские «Лопато», высший сорт.

Он поблагодарил и взял папиросу. Папиросы я предложил и двум офицерам, присутствовавшим на допросе. Но вдруг сзади меня раздался голос:

— Я вас часто встречал в Харбинском профсовете. Вы там работаете?

Это был четвертый человек в комнате, о существовании которого я не подозревал. На какой-то, правда очень короткий, отрезок времени я был сбит с толку и насколько позволяло мое состояние, как мог медленнее обернулся. Сзади стоял человек в штатском, с очень неприятной физиономией. Именно это неприятное лицо, со смесью хамства и пресмыкательства, и возвратило мне спокойствие и уверенность в том, что он меня не знает. В профсоюз я никогда не ходил. По роду своей работы туда не должен был ходить. Поэтому, зная, что шпик врет, отвечал ему спокойно:

— В Харбинском профсовете мне нечего делать. Мои патроны-немцы не потерпели бы на работе члена профсоюза, да еще русского.

— Но Вильде ваш приятель, — уверенно врал шпик, — с ним-то я видел вас в профсовете.

Вильде я хорошо знал. Встречался с ним, но только не в профсовете.

— Кто такой ваш знакомый Вильде, не знаю. И для чего мне о нем говорите, тоже не понимаю.

— Вильде многие знают в Харбине. Вильде коммунист, член партбюро и профсовета, — заявил он, — именно с ним вы и приходили в профсовет. Вы проходили мимо меня, даже довольно грубо задели, но не извинились. Помните?

— Я уже говорил вам, что Вильде вашего не знаю, — ответил я, — следовательно, и быть с ним не мог.

— Вспомните! Вы же вместе с Вильде зашли в кабинет члена правления профсовета Шергова?

— Шергова я тоже не знаю.

— Может быть, вы и Сугака не знаете? — еще задал вопрос шпик, ехидно улыбаясь.

— Да, Мефодия Сугака я знаю хорошо, — ответил я, — и даже часто встречаюсь не только с ним, но и с управляющим Харбинским отделением Центросоюза Гольдбергом, а Сугак его заместитель. А как по-вашему, — перехожу я в наступление, — за что держат меня немцы на службе? Не думаете ли вы, что это делают за мои прекрасные глаза? Ошибаетесь, — отвечаю я, совершенно внутренне овладев собой, — им нужен русский сотрудник для связи с русскими фирмами. Наша фирма очень ценит связь с Центросоюзом. Как-никак, Центросоюз крупная русская кооперативная организация. Вот почему я часто бываю в Центросоюзе и знаю Сугака.

— Так, значит, вы и большевика Минскера знаете? — сурово глядя на меня в упор, спрашивает шпик. — А? Что скажете?

Я действительно когда-то обедал у Минскера, но это было в феврале или марте 1921 года. И уже стала было подкрадываться ко мне мысль: что если действительно он знает, кто я? «Ведь могло же это быть»,, — молниеносно мелькали в голове сомнения. Но нет! Этого не могло быть. Я был по положению, по характеру работы всегда очень осторожен. Вспомнил, что и Минскера давно нет в Харбине.

— Господин подполковник, — вместо ответа обратился я к Богословскому, — разрешите мне больше не отвечать на нелепые вопросы и предположения этого господина.

Богословский кивком головы остановил шпика. Тот встал и оставил комнату.

Я попросил. подполковника для скорейшего выяснения моей личности отослать телеграмму в Харбин Русско-Азиатской компании. Я просил его также справиться у инженера Моисеева и его жены, врача Моисеевой, проживающих по Китайской улице, дом № 26, о технике Калмыкове. Моисеевы хорошо знали меня и Калмыкова. Я полагал, что Моисеев меня не выдаст.

Выдать-то он меня не выдал, но офицеру разведки ответил, что никакого техника Калмыкова не знает. В охранке меня обыскали и нашли китайский паспорт, золотой крест, серебряный портсигар, перочинный нож, два носовых платка и около 30 йен. Бумажника у меня не оказалось.

Днем в охранке, а ночью в ночлежке Суйфунского отделения милиции я старался держаться беззаботно. Мой неунывающий характер, когда кругом все заключенные оставались удрученными, грустными и молчаливыми, приводил многих в недоумение. Они не понимали показной стороны такого поведения. А между тем мне было не лучше, чем им.

Для беспокойства и тревоги причин было больше, чем достаточно. Особенно тревожило то, что по подпольной работе 1921 года агенты разведки хорошо знали меня и буквально рыскали по пятам. В охранке, у подполковника Сивцова, имелась моя фотография. Могли устроить и очную ставку с предателем Дерелло.

Кроме того, в первый же мой допрос я допустил оплошность, непростительную для подпольщика. Я показал, что ехал на Седанку к Эмме Филипповне, позабыв, что она уже более года живет в городе. Агенты охранки могли это проверить и обнаружить обман.

Я переживал, внешне оставаясь беззаботным и веселым. Старался показать, что я здесь случайный гость, и все думал, как бы вырваться. Для этого могли быть две возможности:

а) собрать в карман из печных поддувал мелкую золу. Я представлял себе, что в сумерки отпрошусь выйти (а уборная находилась рядом со зданием милиции на открытой Суйфунской площади, что под сопкой), брошу золу в глаза конвойному и убегу. Такая возможность была реальной: улицы, переулки и сопки я знал хорошо, а близко были знакомые квартиры, где на первых порах можно было укрыться. Золу я каждый день собирал;