Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

— Облревком партии остался без средств. Не можем помочь остро нуждающимся семьям арестованных, да и положение партработников не лучше. В связи с этим Николай Николаевич Бахвалов, Владимир Антонович Врублевский уговорили меня поехать к вам в Харбин. Нужны деньги. Сделайте в этом отношении всевозможное! Бахвалов просил также прислать новый шифр.

На другой день, утром 27 декабря, Мария Владимировна Сибирцева уехала во Владивосток. От меня она получила новый шифр и деньги. Принимая деньги, она дала мне расписку: «Получено от т. Элеш В.М. три тысячи йен. Мать Всеволода Сибирцева».

В.А. Врублевский, член горкома РКП(б) в 1922 г.

Пока М.В. Сибирцева ехала обратно во Владивосток, там происходили такие события, о которых она и не думала: 26 декабря был арестован член горкома партии Дерелло-Орский. В тот же день на первом допросе в кабинете следователя разведки, штабс-ротмистра Сивцова, он был жестоко избит.

На втором допросе 27 декабря, стоя перед штабс-ротмистром Сивцовым, Дерелло давал показания:

«... Сегодня, по моим расчетам, должна приехать из Харбина Сибирцева, Мария Владимировна, проживающая по Корякинской улице дом № 21. Ее, Сибирцеву, мы послали в Харбин за деньгами, и она должна привезти около 1000 рублей, и, возможно, будет переписка (письмо Элеша или что другое)».

А на допросе 28 декабря Дерелло дополнил показания:

«... В последнее время у нашей организации почти не было средств, а поэтому мы с Бахваловым, посоветовавшись у меня на квартире, решили попросить Марию Владимировну Сибирцеву поехать в Харбин и привезти денег от Элеша для нашей организации. К Сибирцевой ходил и вел переговоры относительно поездки Бахвалов...»

К сожалению, из-за предательства Дерелло деньги и шифр не дошли по назначению. Как стало известно несколько позднее, во Владивостоке Сибирцеву встречала ее дочь Вероника. Не заезжая домой, она должна была доставить шифр и деньги на конспиративную квартиру по Тунгусской улице, где ее ждали члены горкома РКП (б) Н. Бахвалов и В. Врублевский.

По дороге ее, хотя она была беспартийная, неожиданно схватили и доставили в контрразведку. При обыске и допросе в качестве консультанта белогвардейцам помогал Дерелло. Кроме денег у нее ничего не нашли. Шифр, спрятанный в чемодане с двойным дном, сохранился, но Вероника так тщательно его потом захоронила, что он вообще уже не был найден.

Марию Владимировну вскоре освободили, но денег не вернули. Несколько позже она снова была арестована за активную революционно-общественную работу и просидела в тюрьме до 22 октября 1922 года.

Как реликвию хранил я расписку Марии Владимировны с многозначительной и трогательной подписью «Мать Всеволода Сибирцева». Эта подпись с особой силой говорила о великой материнской любви и гордости за своего сына-героя.

Кто такой Дерелло, откуда появился — я не знал. Видел я его только один раз. Это был высокий, худой человек, с выдающимися скулами и маленькими глазами. Голос у него был какой-то глухой. И производил он, надо сказать, довольно неприятное впечатление. Дерелло оказался малодушным и неустойчивым человеком. Не выдержав избиений и пыток, он выдал многих товарищей, которых знал. Только по данным трех протоколов его допроса, он назвал фамилии сорока человек. Так были арестованы председатель союза моряков И. Порхайло, Е. Соловьева, Кучинский, Потапенко и М. Старков. Дерелло помог меркуловской контрразведке захватить архив горкома РКП(б).

Из Харбина довольно часто приходилось мне выезжать на станцию Маньчжурия, а иногда и в Читу, причем каждый раз, когда возвращался, я получал поручения и по перевозке ценностей. Однажды в январе 1922 года на станции Маньчжурия с 3. М. Левиной (член КПСС с 1918 года) мы заняли в мягком вагоне четырехместное купе. В четырех чемоданчиках у нас было золото в монетах. На станции Хайлар к нам присоединился третий пассажир — полковник, в новых блестящих погонах и при прочих регалиях. На каждой станции его шумно встречали выстроившиеся, как на параде, части белого воинства. Наш сосед был, видимо, важной фигурой. К тому же он был не в меру болтлив. Картинно выпятив грудь, он галантно обращался к Зинаиде Михайловне, которая назвалась дочерью купца, и снисходительно-небрежно ко мне, хотя я отрекомендовался коммерсантом. Он без умолку болтал о том, что производит смотр частей, приготовленных для отправки на фронт против коммунистов. «Красным скоро конец», — твердил он.

Чувствовали мы себя неважно. Но совсем не по себе мне стало, когда он, не скрывая явного огорчения, рассказал, как неделю назад один большевик вез золото, а он узнал об этом слишком поздно.

— Если бы я узнал вовремя, — заявил он с нескрываемой досадой, — харбинские большевики золота не получили бы. Мне ничего не стоит снять с поезда любого пассажира, и этот большевик, в этом я ручаюсь, от меня не ушел бы!

— Да, обидно, — посочувствовал я ему, — ушел, что называется, из-под носа. А ведь, наверное, золота с ним было немало.

— Конечно, — подтвердил он с огорчением. — Что и говорить.

Мне оставалось только сохранять вид беззаботно веселого коммерсанта. После столь откровенных признаний нашего спутника, 3. М. Левина уже не выходила из купе, сославшись на нездоровье. Да и я предпочел это делать возможно реже. К счастью, на станции Цицикар полковник сошел, весьма любезно простившись с нами.

... В феврале 1922 года я получил документ, секретный и срочный, отпечатанный на тончайшем шелку, не имеющий, правда, никакого отношения к стране, где я в то время находился. Тотчас (это было в 8 часов утра) я отправился к особоуполномоченному ДВР — Э. Озорнину.

Он жил в особняке нашего представительства в местечке Модягоу. Двухэтажное здание было расположено в глубине обширной территории, обнесенной железной оградой. Идя в представительство, я всегда проявлял осторожность, внимательно присматриваясь к окружающей обстановке. На этот раз, торопясь, я быстро вошел в ворота, где на обычном месте стоял китайский полицейский, и направился к особняку. Еще издали я заметил у окна второго этажа товарищей Озорнина и Шелепина. Они делали мне какие-то знаки. Я осмотрелся и тут только увидел, что представительство окружено цепью китайских полицейских. Это была облава, подобная тем, которым подвергались в те времена советские представительства в Лондоне и Париже.

Положение мое было неважным: в кармане лежали малый бельгийский браунинг и секретный документ. Повод для ареста достаточный. А отступать было поздно и некуда. Тогда я принял решение. Быстро, не останавливаясь, прошел через цепь полицейских, вошел в особняк и направился не наверх, а в подвальное помещение и, пробегая мимо уборщицы, которая меня знала хорошо (фамилию забыл), крикнул, чтобы она ругала меня как угодно, лишь показать, что я здесь чужой. Полицейские уже бежали следом. Я мог, конечно, проглотить шелк, но важно было его сохранить. Уборщица поняла и, догоняя меня в подвальном коридоре, громко обзывала всяческими словами. Наконец, пришлось остановиться. Изобразив недоумение на лице, я повернулся к уборщице и стал кричать, что привлеку ее к суду за оскорбление.