Анна Алматинская - Минувшее

— Куда ушли? Сколько их? Долго здесь у тебя были? Баранов резали?.. — А в глазах у него огонь.

— Как можно, — говорю, — я угнал отару в горы. Они два дня побыли. Одни пошли караван через Байсун провожать, другие — на охоту в горы. Утром стреляли. Теперь вот затихло. Может, возвратятся, а может, через перевал ушли.

Нахмурился он, стал поспешно айран глотать. Я обрадовался, что скоро уедет, вдруг ты застонал. Джигит засмеялся: «А ты говорил, что один живешь?» Задрожал я, знаю, когда смеется этот дьявол, кровь льется рекой. Поклонился я ему и говорю: «Коза объягнилась и подыхает». Пошел в юрту, смочил тебе голову и лицо водой, опять прикрыл, взял козленка и вышел, а этот шайтан к юрте подходит, за нож ухватился. Поставил я козленка у его ног и говорю: «Ему семь дней, а он уже сирота». Засмеялся басмач, ударил ножом козленка, схватил за ноги и о камень головой… Вскочил на коня, крикнул: «Русским скажи: курбаши Салим много их перережет, пока не прикончит Советскую власть. А ты, старый шайтан, оберегай отару отца. Мы скоро вернемся!» Стегнул он коня и птицей полетел туда, за Кафирниган, на ту сторону.

Козленок выкупил твою жизнь. Вот его шкурка. Повесил я ее, чтобы отгоняла от тебя злых духов.

Старик умолк и задумчиво смотрел через решетку юрты в далекую степь. Закатные лучи ворвались в открытую дверь и скользили по его сгорбленной фигуре. А он, покачиваясь, бормотал что-то свое, ему одному ведомое.

— Отец, далеко ли отряды русских? — Голос Карима звенел и ломался.

— Далеко, сын мой. Я обманул басмача. Но он прислал сборщиков за податью на священную войну с неверными. Жители выдали их русским, был бой. Шайку уничтожили, многих в плен взяли. Один только ускакал. Не хочет наш народ газавата, хочет мирной жизни. Вот после того боя и ушли русские. Луна тогда тонким ятаганом была, как и сейчас.

Слушал Карим Алимов, и печаль охватывала сердце, надежда угасала. Уже месяц, как ушли и больше не приходили русские отряды. Сколько же еще ему мыкать тоску в этом степном просторе? Да, надо поправляться, надо окрепнуть и ехать искать своих.

Дни шли своей чередой, однообразные и безмятежные. Карим Алимов чувствовал, что с каждым днем он крепнет, мускулы налились упругостью, раны и ушибы зажили. Но черные мысли часто навещали молодого политрука. В ночном кошмаре скалились звериные липа басмачей, а красивое ласковое лицо душило. И билась в голове мысль: «Встретишь, еще раз увидишь». Он хотел этой встречи, встречи в бою с клинком в руке. Он ждал, когда перестанет хромать. Падение с большой высоты оставило след.

Карим наметил свой уход на время после стрижки овец. Надо старику помочь, да и нога к тому времени перестанет мучить.

Как-то утром в степи появился человек. Тюлябай и Карим долго вглядывались в пешехода. Кто мог забрести сюда? Уж не басмаческий ли лазутчик?

Пришелец был черен, худ, в изорванной одежде и хромал.

— Не гони, отец! — после приветствия обратился он к Тюлябаю. — Хочу забыть кровь и муки людей. Три месяца был в плену у басмачей. Разграбили наш кишлак, сожгли. Тех, кто сопротивлялся, — убили. Нас, четырех пастухов, увезли, сделали рабами. Двоих убили за непокорность, а нас двоих, сильных и ловких наездников, хотели сделать басмачами. Нет, не могли мы с другом смотреть на их кровавые байрамы… Убивают, режут, жгут людей. Стариков и детей не щадят. Жен и дочерей насилуют… Ушел я. Пуля догнала, ногу пробила. Вторая в коня попала. Ушел я в камыши. Три дня таился в зарослях, потом сюда пришел.

Мудрые глаза старика оглядели измученного человека:

— Живи. Душу лечить надо…

Вот и задумчивая осень заглянула в степь. Пожелтела трава, воздух стал ломким, хрустальным, далеко слышны голоса. Солнце уже не обжигало в полдень, утренники стали зябкими.

Кончили стричь баранов. Шерсть связали в тюки, все подготовили. Дожидались каравана, чтобы погрузить на верблюжьи горбы упакованную кладь. Не сегодня-завтра явится суетливый караванбаши. Привезет он много новостей, расскажет о виденном и слышанном. А потом, погрузив шерсть, увезет ее в Душанбе на базар.

С этим караваном и решил Карим покинуть степную ширь, вернуться к людям, к борьбе.

Солнце тихо угасало за далекой серебряной излучиной Кафирнигана. Вечерний ветерок дышал прохладой. Приготовив ужин, Тюлябай совершил вечерний намаз, переложил из котла в деревянные чашки вкусный кульчитай и позвал своих гостей-помощников ужинать.

По обычаю, сели возле костра на кошме дружной семьей. Поужинали и принялись за пенистый кумыс. Но вот тревожно поднял голову Каскыр. Вгляделись в сумерки: далеко в степи мчится одинокий всадник. Стало тревожно. Вскоре лихой красавец конь подскакал к самому костру. Всадник с полуобнаженным телом, черным от загара, словно из дикого камня высечен. Глаза мечут молнии, дыхание со свистом вырывается из груди.

Тюлябай протянул приезжему чашку с кумысом. Тот соскочил с коня, с поклоном принял посуду и, одним духом выпив кумыс, поблагодарил и взволнованно сказал:

— Бегите в горы… Туча басмачей переправляется через Кафирниган. Хотят вырезать два кишлака, жители которых выдали русским сборщиков. Сменю в кишлаке коня и поскачу за помощью к русским. Надо во что бы то ни стало успеть!

Вскочил на уставшего коня и поскакал в засыпающий кишлак.

— Вот и он, Абдусаттар, ушел от проклятых, — сказал пришелец Усман. Недолго медлил Тюлябай. Сунув каждому по черствой лепешке и по горсти сухого сыра — курта, он распорядился разделить на три партии отару и погнать в тайные ложбины, где по-осеннему зазеленела молодая трава. Самим же им собраться у священного источника, Тюлябай укроет всех в убежище.

Заметалась залегшая было на ночь отара и потекла в узкие горные щели.

Перед зарей выползли люди из потайного убежища и увидели далекое зарево. Оно металось над кишлаком и лизало темное ночное небо.

— Жгут кишлак, проклятые! — сказал Тюлябай. Когда взошло солнце, возле юрты Тюлябая стали группироваться басмаческие всадники. Поставили несколько нарядных палаток для курбаши. Стреноженных коней пустили пастись. Вскоре запылали костры под котлами. Шайка готовилась праздновать победу. Тюлябай сказал:

— Проклятый шайтан пришел за отарой. Но не видеть ему ни одного ягненка. В наших горах эти шакалы не найдут себе добычи.

Он вздохнул и спустился к своей отаре на скрытое пастбище. Когда солнце поднялось над вершиной угрюмого Байсуна, оглушительный удар грома потряс воздух и эхом прокатился по горам. Следом послышался второй удар с другой стороны.

— Пушка! — воскликнул Карим. — А вот и пулемет заработал. — Все трое собрались в укромной щели. Невидимые снизу, они рассматривали то, что творилось в долине. Вот басмачи заметались в огненном кольце — ловят коней. Вот красные конники вырвались, из ущелий и начался горячий бой.