Анна Алматинская - Минувшее

— Нет, сын мой! Далеки отсюда привольные степи Семиречья. Бедная кибитка пастуха Тюлябая стала твоим приютом. Посмотри через решетку юрты и ты увидишь жилище проклятого шайтана. Он постоянно курит свой чилим. Это напомнит тебе, что близко Душанбинский вилайет.

Медленно повернул Карим свою легкую, будто пустую, голову, взглянул и увидел: вдали над вершинами скал, словно дым, клубились черные тучи.

— Байсунское ущелье!..

Голос пресекся. Вновь перед глазами корчилось в муках тело Семина, а проклятые черные ласковые глаза глядели прямо в душу. Опять, как тогда, мелко задрожало в ознобе тело, накрытое теплым халатом. Старый враг — липкий черный туман — начал наползать на сознание. Но морщинистая властная рука закрыла расширенные ужасом глаза, провела по бритой голове, разгоняя мрак. Ласковый голос сказал:

— Ешь шурпу, батыр! Силу копить надо… Я расскажу, как нашел тебя.

Вот что рассказал Тюлябай.

— Много лет пасу я отары овец. Хороши здесь травы, целебны. Бараны быстро жиреют, а овцы обильно приносят ягнят. Раньше эта отара принадлежала дарвазскому беку, но вот уже два года, как бек бежал в Афганистан. Год тому назад пришли красные аскеры и принесли новый закон Ленина — все стада бежавших за границу отдать беднякам. Вот и стал я пасти кишлачный скот. Жили мы вдвоем с внуком Султаном, а Каскыр был нашим товарищем и помощником.

— А басмачи?

— Что здесь, в глуши, делать трусливым шакалам? Жители кишлака вон в том, далеком ущелье, бедны. Да и часто наезжают красные аскеры, а басмачи их боятся, не приходят.

Смелым и ловким был мой Султан. От самого прославленного джигита отбивал козла, когда устраивали улак — конское состязание. Самого бешеного коня из табуна поймает, взнуздает и после дикой скачки приведет кротким.

— А где же Султан? Почему не вижу его?

— Слушай, бала: ты молод, долго жил в городе. Но ты помнишь степные весенние чары. Давно было. Подошла весна, одурманила голову джигита. Полюбил он Валидэ… Красавица была, дочь кочующего манапа. Три года платил калым Султан отцу Валидэ, три года работал на него, с ними кочевал. Но появились басмачи, и жадный манап продал дочь проклятому курбаши. Тот дал богатый калым, омытый кровью и слезами людей.

— Куда же девался Султан? — взволнованно спросил Карим.

— Султан тихонько сговорился с любимой и за три дня до свадьбы выкрал ее. Скрывались в горах, в пещерах жили. А потом, когда пушистый белый мех зимы покрыл горы и степи, пришли они ко мне.

Жили мы тихо и радостно. Их счастье веселило мои старые глаза. Видно, злой шайтан позавидовал нашему счастью. Как-то осенью повез Султан продавать шкуры волков и лисиц: много он их набил зимой. Вот тогда и налетели три басмача, связали Валидэ, перекинули через седло и ускакали туда, в Байсунскую щель.

Остался я чуть живой и израненный басмачами, истекающий кровью. Что я мог поделать один с тремя здоровыми разбойниками? Но не мог я не броситься на помощь Валидэ, когда она боролась с ними.

— А Каскыр? Разве не помог?

— Далеко в ущелье Каскыр пас отару. Вечером пригнал и стал зализывать мои раны.

Вернулся Султан, узнал о похищении любимой, потемнел весь, как туча на вершине Байсуна, скрипнул зубами, бросил на землю подарки, купленные для жены…

Вот тут, где ты лежишь, лежал и старый Тюлябай. Много раз солнце уходило за тот край земли, где пенятся воды Кафирнигана, пока я не поправился. Султан лечил мои раны, поил кумысом. Но когда я с палкой вышел погреться на солнце, внук снял свой мултук, подаренный красными аскерами, подтянул пояс, надел меховую шапку и сказал мне: «Прощайте, дед, пойду в кизил-аскеры. Не найти мне мою Валидэ. Зато много проклятых шакалов ляжет в землю от моей руки». Он ушел, а я остался один со своим верным другом Каскыром.

— Как же вы жили, дед? Больной?

— Воля аллаха! Здесь недалеко, среди скал, бьет целебный, святой источник. Я ездил туда на ослике и обмывал свои раны святой водой. И стал снова бодрым и сильным. Только душа вздыхала о внуке и о его молодой жене. Но аллах в утешение послал мне тебя.

— Где вы нашли меня, отец?

— В том диком ущелье, где бьет целебный источник из-под скалы. Поблизости, на лужайке, Каскыр пас отару. Солнце садилось, было время молитвы, я совершил намаз. Вдруг где-то далеко вверху раздались выстрелы. Там и раньше иногда стреляли. Внезапно залаял Каскыр. Думал я, он зверя учуял, но кругом было тихо, лишь с горы скатывались камни. Это в горах часто бывает.

Позвал я пса, кричу: «Домой гони отару», — а он подбежал ко мне, за халат тянет. Думал, овца ногу сломила, пошел за Каскыром. Он — в кусты и лает. Я туда, вижу — ты связанный лежишь. Памяти нет, а сердце чуть бьется. Одежда вся в лохмотьях. Вижу — аскер. Я раздел тебя, обмыл святой водой, кое-как перевязал своим поясом, перекинул через осла и привез сюда.

Вот и послал мне аллах тебя вместо Султана, чтобы согреть мою старость.

— Долго я болел?

— Долго. Дня через три раны стали затягиваться. Но голова и тело горели, и память не возвращалась. Когда ты стонал, я смачивал твою голову водой из источника, и ты замолкал.

Пять раз солнце купалось в водах Кафирнигана, а ты все не открывал глаз. К вечеру дело было, ждал я, когда Каскыр пригонит отару на ночлег. В юрте была привязана коза, неделю назад принесла беленького козленка. Напоил я ее, вышел за порог, и стало страшно старому Тюлябаю. Из ущелья, где наш кишлак, мчался всадник. Сердце сказало: «Спрячь гостя». Накинул я на тебя чапан, одежду всякую, сверху опрокинул казан, оставил возле решетки пустоту, чтобы дышать тебе легче было. Сам разостлал подальше от юрты кошму, вынес айран, баурсаки, сел спиной к всаднику, притворился, что не вижу.

Когда он подъехал на сером коне, я вскочил, приветствуя гостя. Лицо у него как у пери. Халат зеленый, шелковый, шашка и нож у пояса в золоте, за плечами мултук дорогой. Спрашивает:

— Кто ты?

Понял я, что что проклятый курбаши с печатью дьявола на виске, сын дарвазского бека. Говорю:

— Пастух я светлейшего бека. Пасу его отару.

— Велика ли отара?

— Вдвое увеличилась, да молодняк подрастает. Хорошие здесь травы.

— Кишлачные байгуши не зарятся на отару?

— Пока не трогают. Сюда никто не заглядывает.

— Ну, паси и стереги овец. Не убережешь — шкуру с живого сдеру.

— Надо бы перегнать на ту сторону, — говорю ему, а сам дрожу, вдруг ты закричишь. — Прошу, милостивый, выпейте айрана. — Сел он на кошму, мултук рядом положил. Озирается, спрашивает:

— Где твоя семья?

— Один я с подпаском, он в горы баранов угнал, скоро вернется.

Вижу, боится чего-то. Стал о русских спрашивать. Много ли их наезжает, когда? Нет ли в ближайших кишлаках красных сарбазов? Как к ним жители относятся? А сам ножом играет, глазами душу вынуть хочет. Страшно стало. Призвал я на помощь аллаха и говорю: «Ушли русские. Когда придут — никто не знает…»