Иван Тринченко - Бремя памяти

Отечественную войну отец отбарабанил всю, с первого и до последнего часа, когда немцы массированной бомбардировкой, с воздуха уничтожили почти все самолёты его полка, как на основном, так и на запасных аэродромах и отдельных, «секретных» (от немцев?!), взлётно-посадочных площадках. (Не напрасно же перед нападением, немецкие самолёты разведчики неделями утюжили небо над нашей приграничной территорией, а приказа прогнать или уничтожать их – не было. Любые попытки реагирования расценивались как провокация. Мне представляется, что эта глупость, если не сказать больше, и явилась ценой жуткого провала всей кампании 41 года).

Отец уже после войны рассказывал, что к 11 часам первого дня войны в полку осталось три самолёта и командир полка поднял их в воздух и полетели они бомбить не то Кёнигсберг, не то Берлин. Потом говорили, что ни один самолёт не вернулся, и авиационный полк, по существу, превратился в пеший БАО (батальон аэродромного обслуживания), который двинулся в отступление.

Для отца этот день был одним из самых кошмарных за всю войну из-за большого числа убитых и раненых на боевых точках полка, разбросанных на большой территории и накрытых вражеской авиацией. Из-за срочного отхода армии и их части, а также неразберихи и возможного саботажа на транспорте, возникли трудности с эвакуацией раненых в тыл.

После переформирования части, отец был переведён в истребительную, начальником медико-санитарной службы дивизии, командиром которой был Василий Сталин, и прослужил в ней до конца войны. Неоднократно попадал под бомбёжки, а один раз бомба угодила в санитарную землянку, в которой он находился, были убитые и раненые, а у него контузия и то, что он пролежал несколько часов в завале с повреждённым бедром, придавленным упавшей перекладиной. От эвакуации в госпиталь отказался. Пару недель похромал, и все прошло.

(Аукнулось это бедро почти через тридцать пять лет – разрушился тазобедренный сустав именно той ноги). И ещё. Он ехал на своём мотоцикле, и неожиданно попал под бомбёжку. Оставив машину на шоссе, лёг в канаву у обочины. А мотоцикл на шоссе разворотило большим осколком бомбы.

Несколько раз ему приходилось летать в тыл немцев к нашим партизанам за сбитыми за линией фронта и ранеными лётчиками дивизии. Летали ночами на малой высоте на полуфанерном самолёте ПО-2. За это награждён двумя боевыми орденами Красной Звезды. Орден Отечественной Войны он получил за успешную ликвидацию эпидемии тифа.

Предпринятыми жёсткими санитарными мерами он практически не допустил эту страшную болезнь в расположение частей дивизии, в то время как в других войсках данного участка фронта она бушевала. Закончил войну в Кёнингсберге – главном городе Восточной Пруссии.

После войны был переведён в Москву. Служил на совершенно секретной работе в N-ом аналитическом отделе по разработке мероприятий по защите населения и персонала стратегических военных и гражданских объектов на случай войны с применением атомного и других видов оружия массового поражения. Мать рассказывала, что он часто не спал ночами от тяжести суровой служебной информации, которой он обладал.

После демобилизации жил в Бирюлёве, работал врачом в поликлиниках, амбулаториях, постоянно и совершенно бесплатно врачевал на дому. К нему шли жители нашей и соседних улиц. Население посёлка состояло в основном из рабочих и если на близлежащих улицах кто захворает, то посылали к отцу: – «Иди к нашему врачу. Отец никому не отказывал, ни днём, ни ночью. И не принимал ни какой платы. Тогда ещё врачи помнили клятву Гиппократа и следовали ей.

Военный врач, фронтовик, подполковник, умер фактически из-за недосмотра в Главном военном госпитале имени Бурденко (!!!). Лёг подлечить сосуды и злополучный сустав, но из-за плохого ухода и просто врачебного небрежения, был простужен и заболел тяжёлой формой воспаления лёгких. За два дня до кончины нам его отдали, чтобы умер дома. Позорный парадокс. Россия в пору заката власти Горбачёва уже активно гнила.

Мать Прасковья Ивановна,на год моложе отца. Замуж вышла в семнадцать лет и сразу впряглась в тяжёлую крестьянскую работу по освоению новой земли на хуторе. И даже в этих условиях, она сумела закончить семилетку. Так тогда назывались школы, выдававшие свидетельства о неполном среднем образовании, достаточном для поступления в техникумы. В Ленинград она приехала двадцати шести лет с тремя детьми.

После тяжёлой, но сравнительно простой сельской жизни она встретилась с жизнью, требующей иных забот и знаний. Несмотря на то, что на ней лежал весь быт семьи, она занялась самообразованием, много читала, ходила на разнообразные курсы и лекции, поступила в медицинский техникум при Военно-Медицинской Академии и с отличием его окончила. Включилась в общественную жизнь, входила в состав женсовета семей слушателей Академии, посещала различные кружки, имела грамоту за отличную стрельбу и значки ГТО (готов к труду и обороне), «Ворошиловский стрелок» и др. Помогала отцу в составлении конспектов и поддерживала его морально. Ему, с его форсированным образованием, было очень трудно постигать премудрости высшей медицинской школы.

Можно себе представить: крестьянская жизнь, среднее образование, два года службы в армии и всего два года рабфака и вдруг такие учебные предметы как химия, биохимия, фармацевтика, физиология, анатомия, болезни и их диагностика, латынь – кошмар! Он несколько раз был на грани ухода из Академии, мать удержала его, помогала чем могла. На её плечи свалились все заботы по устройству быта и воспитанию детей. После окончания отцом Академии и до начала войны в нелёгких условиях кочевой жизни по гарнизонам в Борисове, Пуховичах, Минске, Шауляе нам приходилось ютиться и в общежитиях и на частных квартирах. И это за три года.

Моя мама была истинно героической, если не сказать святой, женщиной. У нас, её детей, сложилось к ней особое чувство и отношение, мы даже обращались к ней не иначе, как на «Вы» до самой её кончины в 1981 году. И правда, начиная от каторжного труда в первые годы замужества, когда ей приходилось практически на работе, в поле рожать детей (мою сестрёнку она родила на сенокосе, в поле под копной сена), выхаживать их в немыслимых условиях и всех сохранить. Обстирывала, а тогда всё вручную, кусок чёрного мыла был не всегда. Мама одевала, а вернее сказать, обшивала нас. Сама шила почти всю нашу одежду, А мне однажды в войну даже стачала ботинки, (чуни). Она когда-то в детстве видела, как это делал сапожник, и повторила сама. Несмотря на частые переезды и смены школ (я за десять лет сменил одиннадцать школ), она не допустила, чтобы кто-нибудь из нас потерял хотя бы один год учёбы.