Вячеслав Пайзанский - С утра до вечера

Только Бельская его не тревожила, не обращалась к нему, не смотрела на него, и ему было легче на ее уроках.

Брат видел состояние Вячки, понял, что он что-то переживает тяжело и не трогал его.

Когда Вячка за столом налил себе в чашку ликера, залпом выпил, брат, ничего не говоря, убрал бутылку в буфет.

Вечерами Вячка ходил по улицам. Как-то он забрался на плохо освещенную Журавью улицу. На углу к нему прицепилось «погибшее созданье». Вячка остановился, схватил ее за пальто и стал бить по голове, по лицу. Та заорала благим матом, и Вячка вдруг понял, что он делает. Он вбежал во двор, простоял на третьем этаже дома минут пятнадцать, выскочил на двор и неожиданно увидел другие ворота, через которые он вышел на другую улицу.

С этого началось прояснение Вячкиного сознания.

Возвратившись домой, Вячка все рассказал брату, сидя у его постели, так как он уже лег спать, а жена его не вернулась из Б., куда ездила к своим родителям.

Брат, выслушав, сказал:

«Да, жизнь, брат, злая, кусается!»… А потом добавил:

«Все это я выстрадал, мне понятны твои переживания. Не вздумай ухаживать за другой, немилой или развратной, мстить той. Она не узнает даже или посмеется, а себе можешь напортить».

Поговорив еще немного, Вячка пошел спать. Лежа в постели, он вспомнил предупреждение брата не мстить. И его сознание уцепилось именно за месть, поднялась страшная злоба против Сони, против других женщин и захотелось мстить всем, всем женщинам и прежде всего той, кто так грубо растоптал его чувство.

«Всех ненавижу, всем буду делать зло всю жизнь!» – решил он.

И тут перед ним почему-то появился образ Евгении Николаевны Бельской. И странное дело: против нее Вячка не почувствовал злобы и не было у него желанья сделать ей зло.

Но мысль о мщении не покидало его.

Наружно Койранский успокоился. Он стал учиться, вошел в обычную колею. Чтобы заполнить время, взял урок: подготовить мальчика к экзамену в первый класс гимназии.

Нужно сказать, что уроками Койранский стал заниматься давно, еще в Б., так как ему не хватало тех денег, которые перепадали ему на личные расходы.

А мысль о мщении грызла его. И он решился, благо в Варшаве на каждом шагу можно было встретить «этих милых женщин».

Начался какой-то невероятный вихрь: случайные встречи, милые, но падшие, продающиеся и ищущие приключений.

Койранский понимал, что то, сто он делает – позор, но остановиться не мог.

В это время он узнал, что в Варшаве живет и Пашка Важаев, товарищ по К-й гимназии, отчим которого перевелся инспектором 2-й Варшавской гимназии. Встреча с ним подлила масло в огонь: Пашка уже пристрастился к варшавским удовольствиям, и бесшабашный разгул Койранского получил новый разгон. Совесть бунтовала в нем против лжи, против обмана, которому не было оправданий, подстегивала его месть. Петрашев, Галин обожатель, несколько раз приносил Вячке письма от Сони, посылавшиеся ею через Галю, но ни одного письма Вячка не читал. Он рвал их в присутствии подателя. И в этом уничтожении писем обманщицы Вячка чувствовал большее удовлетворение, чем от своего разгула. Разврат не приносил уже удовлетворения. Почему? – старался понять Койранский. И, наконец, мысль, что мстить всему женскому сословию через падших и продажных смешно. Только чистым девушкам надо делать зло, только их боль, их страдания могут окупить боль и страдания его.

И Вячка решил перенести свою месть на действительно чистых созданий. Он ожидал, в этом случае, наверняка получить желаемое удовлетворение: это будет настоящая его месть всем за обман одной.

В один из зимних еще дней, в конце января, возвращаясь с урока, на улице святого креста или Свентокшистской, как ее называли поляки, Койранский встретил девушку, лицо которой приглянулось ему своей миловидностью. Ей было не больше 17 лет. Она была маленькая, худенькая.

Вячка сразу подумал: «Вот она, моя жертва!»

Он вернулся, пошел за нею и у самого дома прошептал ей на ухо по-польски: «не уходи!..Пойдем посидим где-нибудь!»

Она пыталась освободить руку, но ее крепко держали. Тогда она сказала: «Завтра в пять часов приходи сюда и спроси у дворничихи Казю. Мы и погуляем и посидим. Только условие: вести себя не по-мужицки. Обещаешь?»

«Обещаю», ответил Койранский. И они расстались.

Вячка обнаружил, что у Кази зеленые-зеленые глаза и ужасно большие, а ручка маленькая, как у ребенка.

На другой день в назначенное время Койранский уже был у дома № 10 по Свентокшистской улице. Он никого не увидел вблизи дома, вошел под свод ворот. Направо дверь, над которой написано «дворник». Вячка открыл дверь. Довольно большая комната, освещенная электрической лампочкой. У противоположной от стены двери – стол, приставленный к ней меньшей своей стороной. За столом девушка, почти девочка. Только по глазам можно определить, что это та, вчерашняя.

Сегодня она другая: щупленькая, тоненькая, стриженая, прямой маленький нос и малюсенькие ушки. Оказывается, светлая шатенка, лицо очень белое, чистое, чуть продолговатое, Брови изогнутые, темные. Губы тонкие с красивым изгибом.

«Прямо девчонка!» – подумал Койранский. «С таким ребенком смешно связываться» и хотел уже уходить.

Вдруг Казя рассмеялась таким искренним красивым смехом, будто, рассыпаясь, звенело серебро, и, подойдя близко, спросила:

«Не узнал?.. Не ту вчера затронул?.. Эх, ты, кавалер!»

Тогда Вячка заявил, что узнал ее и, конечно пойдет с ней гулять!»

Девушка, видно, обрадовалась. Она сняла со стены пальто, повязалась платком, так как на дворе было изрядно холодно, надела калоши, перчатки и, взяв за руку Вячку, потянула его за собой. Она привела его в Саксонский сад, усадила на скамейку и сама села близко-близко. Вячка обнял ее, а немного погодя, стал целовать. Она не сопротивлялась.

Из разговоров с ней он узнал, что она дочь дворничихи, отца у ней нет, что она работает уборщицей-курьером в писчебумажном магазине по улице графа Верга и получает жалованье сорок злотых (злотый – 15 коп.). она рассказала, что кавалеры у нее уже были, но она еще никого не любила, так себе – дурачилась.

Так завязалось знакомство Койранского с девчонкой Казей.

Она была очень правдива, любила по-детски бегать по аллеям сада, при этом смеялась своим замечательным рассыпчатым смехом.

Она нередко ухарски на ходу соскакивала с трамвая или вскакивала в трамвай и, конечно, смеялась.

Свиданья их стали ежедневными. Но вместо сада они заходили в кино, в здание филармонии и здесь, в огромном полупустом зале просиживали несколько сеансов подряд за одни и те же билеты. Здесь было удобно в темноте обниматься и целоваться.

Вячка привязался к этой девушке. Он понял, что на таком ребенке вымещать свою обиду нельзя. И вообще у него пропала жажда мести. Вячка стал забывать нанесенную ему обиду, редко вспоминал об этом и вспоминал без прежней злобы, хотя письма обманщицы по-прежнему рвал, но механически, без прежнего удовлетворения.