Валентин Скворцов - Мои впечатления о XX веке. Часть II. 1953—1968

Свою снисходительность к всевозможным нестандартным поступкам Игоря и даже к довольно явно антисоветским его замечаниям я оправдывал своей давней теорией, что умный человек не может, в конце концов, не понять правильности коммунистического мировосприятия. Мне по-прежнему казалось, что у умных людей антисоветские взгляды появляются из-за того, что не хватает именно умной воспитательной работы. А глупая пропаганда пусть и очень правильных идей только дискредитирует эти великие идеи, приносит больше вреда, чем пользы. В будущем Игорь, так же как и Олег, стал довольно известным математиком, профессором, работал в Башкирском филиале Академии наук. И с ним у меня, в отличие от Олега, всегда сохранялись дружеские отношения, и даже во взглядах на жизнь мы сблизились. Только не потому, что он перевоспитался, как я тогда надеялся, а потому что в моем восприятии мира что-то изменилось.

В моем дневнике часто встречаются записи про международные дела. Хрущев продолжал делать новые неожиданные ходы в международной политике. В Москву был приглашен канцлер ФРГ Конрад Аденауэр. Совсем недавно в Советском Союзе его называли не иначе как главным антикоммунистом, реваншистом и поджигателем новой войны. Только что ФРГ вступила в НАТО. Аденауэр был любимым персонажем советских карикатуристов. Это был чуть ли не главный враг нашей страны. И вдруг он в Москве! Его визит состоялся в сентябре 1955 года. Газеты сообщали, что из ФРГ на Белорусский вокзал прибыл специальный поезд, в одном из вагонов которого был оборудован рабочий кабинет, защищенный от подслушивания, для совещаний Аденауэра со своей делегацией. Аденауэру в то время было почти 80 лет. Это был, безусловно, один из самых выдающихся политиков послевоенного западного мира. Он был фактическим создателем ФРГ и основателем и председателем партии Христианско-демократический союз. Советское руководство хотело установить дипломатические отношения с ФРГ, чтобы тем самым добиться признания ГДР и легализовать создание двух Германий. Аденауэр согласился на установление отношений только в обмен на освобождение всех немецких военнопленных, несколько десятков тысяч которых все еще оставалось в заключении в СССР. А признавать ГДР отказался. Отношения были установлены, и вскоре состоялся обмен послами.

Очень внимательно я следил за парламентскими выборами во Франции в январе 1956 г. У меня записано, что на этих выборах коммунисты получили 150 мест в парламенте. Социалист Ги Молле сформировал правительство и провозгласил программу установления мира в Алжире, где продолжалась борьба за независимость. В другом месте записано: « По телевизору показали киножурнал о Париже. Чувствую симпатию к Франции. Во всяком случае, мне понравилась мысль любить Париж. Может быть, удастся когда-нибудь туда съездить. Вообще, мне кажется, что Франция скорее других западных стран окажется в коммунистическом лагере. Ведь коммунизм так подходит этой свободолюбивой стране. Хочется передать французам, что мы очень любим вашу страну за ее героическое прошлое и верим, что у нее будет прекрасное коммунистическое будущее ».

Следил я и за зимними Олимпийскими играми в Италии, в Кортино д’Ампеццо, в конце января – начале февраля 1956 года. Это были первые зимние игры, в которых выступала советская команда. Так же как и летние игры в Хельсинки, я их воспринимал прежде всего с точки зрения их политического звучания. И я с восторгом записывал, что наши хоккеисты стали олимпийскими чемпионами и что наша команда стала первой в медальном зачете.

У меня в дневнике есть еще одна характерная для моих тогдашних взглядов на мир запись, касающаяся Вашингтонской декларации Президента США Эйзенхауэра и тогдашнего премьер-министра Великобритании Идена, который незадолго до этого сменил подавшего в отставку Черчилля. Декларация касалась политики на Ближнем Востоке в связи с начавшимся Суэцким кризисом. После революции в Египте западные державы все более теряли контроль над каналом и опасались усиления советского влияния на президента Насера, который в это время заключил соглашение о поставках в Египет советского оружия. В советских газетах Вашингтонская декларация была перепечатана. В это время советская печать стала иногда полностью публиковать некоторые материалы из западной прессы. Это было непривычным новшеством. И вот интересна моя реакция на этот текст. Мне понравилось, что декларацию опубликовали. Я записал, что нашим читателям очень полезно ее прочитать, так как трактовка в ней нашей политики показывает, что они нас совсем не понимают. И их доводы просто смешны. Не помню, что меня так рассмешило. Видимо, декларация отражала обычный для того времени взгляд Запада на наши действия и опасения по поводу этих действий. Но взгляд на нас со стороны и сам язык, которым на Западе выражали отношения к нам, были настолько необычными по сравнению с привычным языком советской пропаганды, что я был просто не в состоянии не только принять, но и понять западную точку зрения. Западных станций я тогда не слушал, тем более что их передачи на русском языке глушились. Радиоприемник у нас дома появился чуть позже, когда я начал интенсивно заниматься английским. Но в общежитии, кажется, у кого-то был приемник. Во всяком случае, осенью этого года, когда начались венгерские события, многие из моих соседей узнавали новости раньше, чем о них сообщалось в советской печати.

В феврале 1956 года начался XX съезд КПСС. Я, конечно, внимательно следил за всеми материалами съезда, и вначале заседания съезда они не предвещали ничего сенсационного. В дневнике у меня записано, что в отчетном докладе Хрущева есть интересные моменты. Отмечена еще оригинальная речь Микояна о коллективности руководства. На нашем факультете еще до окончания съезда в большой аудитории на 16-м этаже был организован митинг, посвященный съезду. Такие митинги по одобрению политики партии проводились на всех предприятиях и во всех учреждениях. Секретарь нашего парткома – тогда им был профессор Москвитин – попросил меня выступить от студентов. Никаких серьезных сомнений по поводу того, что тогда происходило на съезде, у меня в этот момент не было, и я выступил в своем обычном стиле, призывая всех сплотиться вокруг партии для достижения великих целей. Лишь через пару недель секретный доклад с осуждением культа личности Сталина, который Хрущев произнес на закрытом заключительном заседании съезда, зачитали у нас на партсобрании. При этом никаких обсуждений не предполагалось. Вскоре его стали читать и на открытых собраниях. В школе, где работали мама с папой, его прочитали для всех учителей. У себя в дневнике я в тот момент почему-то никаких комментариев не оставил. Не помню своих эмоций по поводу доклада.