Валентин Скворцов - Мои впечатления о XX веке. Часть II. 1953—1968

Я видел, что обсуждение доклада Хрущева явно подрывает такое сплочение, поэтому и сам доклад вызывал у меня тревогу. Мои сомнения в правильности курса на разоблачение сталинизма сохранялись еще долго, в течение нескольких лет. Дело было не столько в самом сталинизме, сколько в беспокойстве по поводу того, что вся эта кампания по разоблачению культа собьет людей с толку, подорвет веру в правильность наших целей, затормозит движение к коммунистическому будущему, в котором будет достигнуто единство всех народов и стран. Именно в достижении этого счастливого единства всего человечества я по-прежнему видел основную цель коммунизма и основную миссию нашей страны. Самым показательным примером моей неготовности поставить под сомнение эту миссию и вообще пересмотреть свой взгляд на мир явилось мое отношение к событиям в Венгрии осенью 1956 года и к вводу наших войск для подавления венгерского восстания. Вот записи тех дней:

«26 октября. 12 ночи. Завтра продолжение моего доклада на семинаре Меньшова. Надо готовиться и еще пример с интегралом Бокса придумать. Но из-за обилия мыслей, а вернее, чувств, навеянных последними новостями, решил отвлечься от дел и записать. В Венгрии восстание, все началось 23-го вечером, и сегодня еще вспыхивают бои. По радио произнесли тревожную фразу: правительство контролирует ситуацию. Там, кстати, премьером на днях стал Надь, а сегодня генеральным секретарем партии стал Янош Кадар – не знаю, кто это. В Польше тоже неспокойно. Там генсеком сейчас стал Гомулка. Все эти события очень волнуют. Мне кажется, ничего этого не было бы, если бы не затеяли игру в либерализацию в связи с критикой культа личности. Это явно сбило с толку многих неустойчивых. И не рано ли отказались от сталинского тезиса об обострении классовой борьбы вместе с победами социализма? В общем, это показывает, что нужна еще колоссальная работа для того, чтобы массы прониклись идеями коммунизма, прочувствовали его. Ясно, что мятеж в Будапеште указывает на крупнейшие промахи власти не только на государственном уровне, но, пожалуй, прежде всего по части идеологической работы. Сегодня на семинаре по диамату Боря Левшенко бросил фразу: „Где гарантия, что коммунизм не перестанет служить прогрессу, как это случилось с другими революционными течениями во времена буржуазных революций?“ В общем, вот даже у нас в стране коммунизм не стал еще кровным делом. Люди понимают все умом, но не трогает их особенно-то коммунизм. Видимо, дело в том, что у них свои жизненные цели не связаны как-то с коммунизмом. Вот почему у меня, когда думаю о коммунизме, когда серьезно думаю, то где-то внутри – в сердце, в душе – не знаю где, какое-то волнение происходит, и готов драться с теми, кто против. Думаю, потому, что все мои идеалы, мое представление о будущем, жизненные цели связаны с коммунизмом. То есть получается, что воспитание надо направить на то, чтобы у человека мечты, личные цели в жизни переплелись с построением коммунизма. Это нужно делать прежде всего в школе, когда цели формируются. И искусство должно в этом помогать. Вчера вечером Саша Дынин собрал компанию на сгущенное молоко, которое ему из дому из Ленинграда прислали. Кроме меня был Боря Панеях, Барабанов, Сашин сосед Оскар. Сидели до двух ночи. Мы с Сашей затеяли философские разговоры. Поспорили об эволюции и развитии чувств в будущем. Я даже предложил Саше открыть в общежитии кружок по философии под его руководством ».

Вскоре после этого мы еще раз собирались у Саши, отмечали его день рождения. Я ему подарил двухтомник Фейрбаха и надписал: «Дорогому Саше, глубокому мыслителю с тонкой и нежной душой». Он тотчас меня отдарил томиком Герцена «Письма об изучении природы». Тут тоже не обошлось без философских разговоров. Разговаривали в ожидании прихода Милы Каролинской, в которую Саша был влюблен. Мы с Борисом Митягиным пошли за ней. Она только что приехала откуда-то и еще была не готова. Постепенно вся компания перебралась к Милке, и тут тоже продолжались разговоры. Наконец, и Саша пришел и всех вместе с Милой увел к себе. Мне запомнился Сашин тост во время застолья: «За внутреннюю гармонию!» Интересно, что именно с Сашей мы тогда сошлись в оценке венгерских событий.

В это время лекции по политэкономии нам читал Артемий Александрович Шлихтер. Он же вел и семинарские занятия в нашей группе. Его отец был наркомом земледелия в правительстве Ленина и сам он был членом партии со времен гражданской войны. Студенты мехмата его очень любили, и это была взаимная симпатия. Он резко выделялся среди других преподавателей общественных дисциплин полной свободой своих суждений, открытостью для любых вопросов и обсуждений, да и просто умом. Конечно, он был убежденным коммунистом, но свои убеждения он считал нужным обосновывать. Свои лекции он всегда связывал с текущей политикой. И в эти дни венгерских событий он много говорил о них и на лекциях и на семинарских занятиях. 29 октября я записал:

« Сегодня Шлихтер уделил почти весь первый час занятий событиям в Венгрии. Он молодец! Сказал: „Эти события ясно показывают, что какие бы формы перехода к социализму ни были, нужна твердая государственная власть, твердая диктатура пролетариата“. Дальше была лекция Куроша. Я ушел со второго часа. Не мог высидеть, лезут всякие мысли, связанные с Венгрией. И пример к интегралу Бокса для семинара Меньшова висит надо мной совсем некстати. Не могу математикой заниматься. Все время отвлекают вещи, которые мне кажутся важнее. Счастье тех, кто может, пусть они и занимаются. Бесит идиотизм, который привел к Венгрии. Вздумали поиграть в демократию. Главный грех – отступление от интернационализма. Ведь интернационализм – главное в коммунизме ».

Между тем новости о событиях в Венгрии становились все более тревожными. Меня бесило отсутствие сопротивления наступлению контрреволюции. У нас в главном здании университета при переходе из общежития в главное здание был газетный киоск, и там кроме советских газет продавались газеты из социалистических стран. После примирения Хрущева с Тито там стала продаваться и югославская газета «Борба». Я ее иногда покупал и пытался там что-то понять, когда там сообщалось о событиях, о которых у нас умалчивалось или говорилось не очень ясно. Что-то новое можно было узнать и из польских газет. В эти дни у киоска по утрам собиралась очередь, в основном из иностранных студентов. В ожидании газет они обменивались новостями, что-нибудь горячо обсуждали. Помню какого-то иностранца, который горячо что-то доказывал на ломаном русском языке, выкрикивая: «Это уже фашизм настоящий!» Ему возражали, а он: «Но об этом и „ Борба“ писала». Наши иностранцы из разных стран между собой общались в основном по-русски. Я даже помню одну смешанную супружескую пару в общежитии, он албанец, она, кажется, болгарка, которые между собой разговаривали по-русски, а их маленькая дочка говорила на трех языках, к каждому из родителей обращаясь на их языке, а ко всем остальным – на русском.