Валентин Скворцов - Мои впечатления о XX веке. Часть II. 1953—1968

«22 ноября. Сегодня должен был состояться актив факультета по поводу всех этих персональных дел. Подхожу я к аудитории 16—10, кишмя кишит людьми. Шлихтер пробивается внутрь. Колмогоров и Сагомонян стоят снаружи. Решили перенести в аудиторию 16—24 и туда пропускать только выборный актив. Все рванули туда, и там у дверей образовалась давка. Потом слышу, что вообще отменили. Но народ не расходился. Стояли кучками сначала на 16-м этаже, потом на 13-м у перехода в общежитие. Наконец центр споров перенесся в общежитие на 18-й этаж возле гостиной. Я влез в спор с каким-то чужим парнем, который проповедовал, что надо ввести коллективное руководство на производстве. Тут меня поддержал Сережа Смоляк: „Это Вы предлагаете рабочие советы, как в Югославии? А Вы знаете, как это там пагубно сказалось на экономике?“ Еще кто-то ему стал возражать. Потом вдруг Яценко горячо на него обрушился: „Что Вы тут ходите, нашептываете! Кто Вы такой?“ Тот сразу ушел. Потом я его увидел в толпе на 13-м этаже. Мне захотелось с ним доспорить, тем более что он говорил не абсолютную чушь. Я ему предложил зайти ко мне попозднее, часов в 10. Он согласился. Еще в одной толпе ораторствовал Лебедев, который на партсобрании говорил про то, что мы не допустим у нас Венгрии. Говорил горячо, но глуповато. Когда он стал говорить о статье Стоцкого про книгу Рида, оказалось, что он путает Джона Рида с Майн Ридом. Я подошел, хотел немного помочь Лебедеву, сказал, что глупо выпячивать Троцкого. В толпе стояла Ира Кристи с третьего курса, дочь того режиссера, который приходил к нам ставить „Горе от ума“. Она горячо защищала Белецкого, говорила, что он замечательный человек и спас ее от какого-то грабителя. Я в 8 часов сходил в кино, посмотрел „Человек родился“. Вернулся в 10 в общежитие, Там мой оппонент уже ждет меня. Парень с густыми черными бровями, довольно взрослый. Потом он мне рассказал, что окончил физфак и зовут его Володя. Он предложил мне пойти к его знакомой на 17-й этаж. Ею оказалась Люся Пигина с нашего курса. Она механик, я ее плохо знаю. Володя стал мне излагать свою политэкономию. Ввел категорию „средняя потребность к труду“, и какое-то еще „среднее сознание капитализма“. Мутноватые понятия. Снова ратовал за отмену начальников. Упомянул, что на каких-то наших заводах были забастовки. Когда узнал, что я коммунист, стал меня обвинять в том, что я не знаю азов марксизма. В общем, тип весьма самоуверенный и неприятный, но умный. Я его попробовал убедить поговорить с нашим Шлихтером. Проговорили с ним до 12, Первый раз, пожалуй, поговорил с таким последовательным проповедником антисоветских настроений. И не сказал бы, что я очень убедительно ему возражал ».

Актив состоялся на следующий день, 23 ноября, в большом зале Дома культуры. Начался он в 10 утра и длился до шести вечера. Снова весь зал был набит народом, а зал вмещает более 600 человек. Присутствовало все партийное начальство факультета, наш декан Колмогоров, заведующий отделением математики академик Александров и даже ректор Петровский. Мы с Борисом Митягиным сидели в первом ряду балкона, и Борис записывал все выступления. Я потом попросил его отдать мне эту тетрадку с записями, она у меня долго хранилась, но, к сожалению, со временем куда-то пропала. Большинство выступавших защищало редакцию, и это отражало общее настроение собравшихся. В своих воспоминаниях Белецкий пишет: «У меня, как, наверное, и у других моих товарищей по „Бюллетеню“, было ощущение, что мы присутствуем на своем чествовании». Белецкий, кстати, не был комсомольцем, но актив проголосовал за то, чтобы его пригласить. Актив также потребовал, чтобы президиум ознакомил собрание с текстом статей. Пришлось газету принести и зачитать. Во время чтения какие-то фразы из статей вызывали аплодисменты. Однако почти все защитники членов редакции считали своим долгом осудить их за какие-нибудь просчеты, нечеткость политической позиции, и даже соглашались с вынесением выговора. Главным было желание не допустить исключения из университета. Я тоже был против исключения, но резко оппозиционные выступления меня раздражали. Меня, например, возмутило выступление пятикурсника Смолянина, сравнившего преследование членов редакции с методами царской охранки и со сталинскими методами. Но раздражала меня и резкая, неумная, на мой взгляд, критика бюллетеня, с которой выступали члены партбюро, в основном, механики. А те критические выступления комсомольцев, в которых была попытка как-то проанализировать, в чем не правы авторы бюллетеня, вызывали мою симпатию. Особенно мне понравилось, что большинство проголосовало за то, чтобы удалить с актива Янкова, который объявил, что не согласен с Уставом комсомола. В целом обсуждение мне нравилось, нравилась бурная эмоциональная реакция зала на выступления. Мне хотелось во всем этом видеть доказательство того, что комсомольцам не безразлична политика, небезразлична судьба своих товарищей.

Колмогоров и Петровский, конечно, не могли игнорировать мнение партийного начальства, должны были в какой-то форме осудить материалы газеты. Я не помню, что говорил Колмогоров на этом собрании. Он оказался между двух огней. С одной стороны на него давило партбюро, с другой – студенты, его ученики. Он был тесно связан с пятым курсом, с которого было большинство членов редколлегии бюллетеня. Ранее, еще на третьем курсе он им читал свой курс «Анализ III», у него было несколько дипломников с этого курса, в том числе и Белецкий был его дипломником. На активе в защиту членов редколлегии выступал третьекурсник Дима Арнольд, ученик Колмогорова, восходящая математическая звезда, который вскоре, кажется, в том же году, станет известен тем, что решит, вместе с Колмогоровым, тринадцатую проблему Гильберта. Я выступление Арнольда не запомнил, но Белецкий в своих воспоминаниях о нем упоминает. Другим учеником Колмогорова с пятого курса был Володя Тихомиров, который годом ранее был секретарем комсомольского бюро на своем курсе. Он тоже входил в редакцию бюллетеня, но в этом крамольном номере не участвовал, так что его пока не трогали. Он позднее написал очень теплые и интересные воспоминания о Колмогорове, в которых он, упоминая этот эпизод, говорит, что Колмогоров тяжело переживал всю эту ситуацию. Многие партийные деятели на мехмате были не довольны тем, что Петровскому удалось назначить беспартийного и от них независимого Колмогорова деканом факультета, и они были готовы использовать любую возможность, чтобы дискредитировать его как руководителя. Петровский тоже был беспартийным, и ему тоже была крайне невыгодна вся эта история с бюллетенем. Его выступление мне не очень понравилось. Чувствовалась растерянность. Запомнилась его обращенная к залу фраза: «Куда вы катитесь?!» Выступил и Александров. Он был опытным оратором, хорошо понимавшим, что нужно в этой ситуации сказать. Он нашел какие-то не очень резкие слова осуждения, сказав, что бюллетень ему не понравился слишком мрачным настроением, тем, что авторы не видят ничего положительного в нашей жизни. Как всегда, мне понравилось выступление Шлихтера. Он повторил свой излюбленный тезис о важности укреплять государство и о заслугах Сталина в этом отношении, сказал, что не бывает «свободы вообще» и наша свобода называется диктатурой пролетариата. Это было вполне созвучно с моим настроением. Из всех выступавших преподавателей только молодой Добрушин, ученик Колмогорова, безоговорочно высказался в защиту ребят из бюллетеня. Он, кстати, вел у нас на третьем курсе семинарские занятия по теории вероятностей. У меня в дневнике записано, что его выступление вызвало бурю оваций, но мне оно не очень понравилось. Я записал его фразы типа «не ошибается тот, кто не думает», которые мне показались избитыми истинами, использованными в демагогических целях. В общем, судя по этим записям, мне в это время все же ближе по мировосприятию были те, кто осуждает ребят из редакции.