Борис Алексин - Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I

– Ну, я побегу искать ребят, сейчас лучше, чтобы они дома были, – наконец сказала она.

Нина Васильевна тоже заторопилась.

– Я в магазин, надо сахару купить, – сообщила она.

Борис и Катя переглянулись. Им тоже не мешало кое-чего подкупить, да не на что было.

Зарплату за этот месяц они еще не получали, выдача была после 25-го, а сегодня было только еще 22-е, и, как всегда перед получкой, денег дома почти не было.

– Ну ладно, а я пойду в больницу.

Борис Яковлевич зашел домой, умылся, накинул пиджак, схватил с тарелки еще неостывший пирожок и, закурив на ходу, отправился в больницу.

По дороге он встречал или обгонял группы станичников, которые оживленно обсуждали услышанную весть. Видимо, известие о войне теперь дошло и до большинства населения станицы. Женщины с кошелками и сумками торопились к сельпо, и когда Борис проходил мимо лавки, около нее стояла уже порядочная очередь. Каждый, у кого были деньги, торопился запастись мылом, керосином, спичками, солью, сахаром, а кое-кто и мануфактурой.

Только взглянув на эту очередь, Борис понял, что, действительно, видимо, в ближайшее время что-то серьезно изменится. И прежде всего, что его больше беспокоило, как бы с этой войной не прекратилось строительство больницы.

Ведь и так вопрос о возведении пристройки удалось пробить в райисполкоме, в сельсовете, на правлении колхоза и в дирекции завода с большим трудом, а что же будет теперь.

Ведь теперь любой из этих руководителей может, сославшись на войну, не дать денег, материалов и людей.

– Опять все сорвалось! – с горечью подумал Борис.

В эти первые минуты как-то ни о чем более страшном и важном, что несла с собой война, он даже и не подумал. Бывает, что человек, поглощённый своими мыслями и заботами, важными для него или его работы, не видит из-за них крупных и даже крупнейших событий.

Так получилось и с Алешкиным.

Сделав обход в больнице и успокоив больных и дежурный персонал, Борис Яковлевич часа в 2 дня вернулся домой. Катя и ребятишки уже ждали его.

Первый вопрос, с которым к нему обратилась старшая дочка, сразу же огорошил и изумил его, она спросила:

– Папа, а ты идешь на войну?

До сих пор этот вопрос как-то не приходил ему в голову.

Он увидел встревоженный взгляд жены, опустил голову и задумался.

А в самом деле. Он-то как? Его-то возьмут в армию? Но ведь ему уже 34 года, неужели уже и такой возраст брать будут? Хотя ведь он врач, тут возраст большой роли не играет. Что же ответить дочке? – Борис сел на стул и, как всегда в затруднительных случаях, достал папиросу и стал ее мять пальцами.

– Как тебе сказать, дочка? Может быть, и пойду, если понадоблюсь, но я думаю, что с этими обнаглевшими фашистами наша Красная Армия и без меня справится. Ну, да ладно, нечего сейчас раньше времени об этом думать, давайте-ка обедать!

И подхватив обоих младших дочек на руки, Борис Яковлевич пошел к столу.

На митинге в заводском клубе, на который Борис и Катя пошли сразу же после обеда, они узнали подробности о вероломном нападении фашистов, о бомбежке наших городов, о первых жертвах, о том, что Красная Армия в некоторых местах вынуждена была пустить врага на нашу территорию.

Но выступления как представителя района, так и местных руководителей звучали достаточно бодро и оптимистично, это успокоило почти всех. Большинство склонялось к тому, что наша могучая Красная Армия разобьет зарвавшихся немецких фашистов так же, как она это сделала с японскими самураями на Хасане и Халхин-Голе и финскими бандитами на их пресловутой линии Маннергейма.

Ну, может быть, тут потребуется немного больше времени, только и всего!

С митинга возвращались вместе с Пряниными, которые жили неподалеку от Алешкиных. Женщины шли впереди и беседовали о чем-то своем, домашнем, а Прянин с Борисом шли сзади. Прянин сказал: «Боюсь, доктор, что положение гораздо серьезнее, чем можно было ждать по выступлениям представителя из райкома. Конечно, в панику кидаться нечего, но, наверное, и тебе, да и мне (а Прянину было около 40) повоевать тоже придется».

Вскоре они разошлись по домам.

Было уже поздно. На небе сияли крупные, яркие южные звезды, небо было чистое-чистое. Было очень тихо, не слышно девичьих песен, которые обычно по воскресеним вечерам раздавались в станице, когда девушки и парни бродили группами и парочками чуть ли не до рассвета. Кое-где тихонько лаяли собаки, ветра не было, и даже листья на большой шелковице, раскинувшейся над крыльцом, на котором уселись, прижавшись друг к другу Алешкины, не шелестели.

Детишки и вернувшаяся после обеда от своих Нюша уже спали. Борис и Катя молча сидели, и каждый думал свою невеселую думу.

А вокруг было тихо-тихо, так спокойно, что даже не верилось, что где-то на нашей земле в этот момент рвутся снаряды и бомбы, раздается треск ружейных и пулеметных выстрелов, и слышатся стоны и крики раненых.

А между тем все это уже было и было в таких размерах, о которые большинство населения Советской страны, в том числе и Алёшкины, даже и не предполагали.

Просидев молча около получаса, во время которого Борис выкурил штуки 3 папирос, они собрались идти спать, как вдруг на улице послышался шум подъезжающей машины. Она осветила фарами пустынную улицу и остановилась у ворот. Сейчас же кто-то застучал в запертую калитку. Борис подошел к воротам. Он подумал, что кто-нибудь из местного начальства заболел и за ним прислали машину.

– Кто там? – окликнул он стучавшего.

– Из военкомата, – ответил незнакомый голос. Борис отпер калитку.

В нее вошел молоденький лейтенант, одетый в новую летнюю форму. Вместе с Борисом они вошли в дом. Электрического света уже не было (в Александровке свет, идущий от электростанции крахмального завода, гасился в 12 часов), пришлось зажечь лампу.

Лейтенант открыл полевую сумку, достал из нее небольшую разносную книгу, в которой было заложено несколько запечатанных пакетов, и один из них подал Борису.

– Вы доктор Алешкин? Распишитесь! – Борис торопливо вскрыл пакет. Катя с испугом глядела на лейтенанта и Бориса.

В пакете была повестка, подписанная военкомом, которой врач Алешкин вызывался в военкомат для участия в работе призывной комиссии.

Явка была назначена на 10 часов 23 июня. Борис, передав повестку Кате, расписался в книжке лейтенанта, который, козырнув, торопливо вышел из дома. Через несколько минут на улице вновь зашумел мотор машины, блеснули фары и затем все стихло. Прочитав повестку, Катя встревоженно спросила:

– Как ты думаешь, Борька, это надолго?

– Не знаю, – ответил он. – Думаю, что на неделю, может быть, на две.

Вот на кого больных брошу, прямо не знаю. Ты завтра сходи к Афанасию Петровичу (фельдшеру участка, замещавшего Бориса на его выходных). Скажи, что я в Майском работать буду, пусть за меня занимается больницей. А сейчас давай спать, а то завтра надо вставать рано, как бы не опоздать. С военкомом шутки плохи! На следующий день, воспользовавшись попутной полуторкой, ехавшей с крахмального завода, Алешкин прибыл в Майское часов в 9 утра. Возле военкомата толпилось человек 30 народа, преимущественно молодежь 23–25 лет.