Борис Алексин - Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I

Так думали многие молодые люди того времени, так думал и Алешкин. Выслушав ответ военкома, он молча подал рапорт. В этом рапорте было написано, что он просит отправить его на фронт в первую очередь, так как считает себя обязанным защищать Советскую Родину, и что если нельзя отправить врачом, то он просит отправить его как строевого командира, имеющего определенные военные знания и звание.

Военком прочитал рапорт, усмехнулся, положил его в ящик своего стола и еще раз повторил:

– Не беспокойтесь, когда надо будет, возьмем. Ну, до свидания.

В этот же вечер Борис был дома, и вымывшись в только что натопленной бане, имевшейся у соседа напротив, сидел за столом, окруженный своими ребятишками. Его Катя с сияющими от радости глазами, но невозмутимым и сосредоточенным лицом рассказывала ему о станичных новостях, о том, что в магазине сразу исчезли почти все товары, что она кое-что успела все-таки запасти, что на нее, в связи с призывом бывшего заведующего отделом кадров, возложили теперь и работу с кадрами.

Рассказала она и о множестве слухов, циркулировавших в станице. В них говорилось, что сила германская, именно не фашистская, а германская, очень велика, что «германец» захватил всю Европу, и что теперь захватит нашу страну, для него это труда не составит, что газеты наши и радио, которое теперь было установлено в клубе завода, сообщают ложные сводки, что потери наши гораздо более значительны и положение наше гораздо хуже, чем говорится в них.

По этим слухам можно было предположить, что их распространяет кто-то хорошо осведомленный в положении на фронте и стремящийся этими слухами подорвать веру в советскую власть.

Борис так и сказал об этом жене. Та согласилась с ним и заметила:

– Наверно, Борис, так думают и в районе, потому что на днях арестовали всю семью немецкого учителя Бауера… Ну того, у которого ты лечил сынишку.

– Да, да. Я еще у него радио слушал.

– Радио? А вот насчет того, взяли ли у него радио, я не знаю.

Как потом стало известно, при аресте Бауера и последующей высылки его с семьей в Среднюю Азию, никакого радиоприемника у него изъято не было. Очевидно, он успел его кому-то передать, так как на почту, куда было приказано сдать имеющиеся приемники, он его тоже не сдавал. Вероятно, этим делом должны были бы заняться районные органы, но события развертывались с такой быстротой и катастрофичностью, что районные власти совсем растерялись и многие свои обязанности выполняли очень нерасторопно.

Речь И. В. Сталина, произнесенная им 3 июля 1941 года, была в этот же день напечатана во всех центральных газетах и дошла до таких мест, как станица Александровка 5 июля; правда, до этого слушали ее в клубе по радио. При несовершенстве тогдашней радиотехники удалось услышать только отрывки ее, они произвели не очень сильное впечатление. Но когда Борис Яковлевич прочитал эту речь в газете полностью, он, как и многие его современники, начал понимать, что опасность, нависшая над советским народом, советской властью и страной, действительно огромна. И если уж сам Сталин говорит о ее грандиозности и необходимости мобилизации всех народных сил на разгром врага, значит, действительно должно быть мобилизовано все. И Борису Яковлевичу, так же, как и многим другим, казалось, что действительный отпор врагу может быть дан только там, на фронте, непосредственно в армии.

Он опять же, как многие другие, не понимал, что работа в тылу в этот тяжелый для страны период не менее ответственна и важна. И потому всеми силами своей души стремился на фронт, туда, где рвутся снаряды, туда, где льется кровь.

Он ни на минуту не задумывался над тем, что же будет с его довольно большой семьей, если он уйдет в армию. Он был совершенно уверен, что советская власть его семью не оставит. Он надеялся на работоспособность и силы жены, и, наконец, он твердо считал, что именно там, на фронте, он может защищать свою семью как нужно.

Хотя вот уже 7 лет Алешкин формально числился беспартийным, в глубине своей души он считал, что это величайшая несправедливость, сотворенная над ним, когда-нибудь будет исправлена, и что все равно он всем обязан партии, и потому все партийные решения для него являются также обязательны, как и для того, кто носит партийный билет в кармане. А уж если речь идет, по выражению Сталина, о существовании самого Советского государства, самой советской власти, то он должен быть в первых рядах ее защитников.

Поздно вечером, лежа в постели, он поделился этими мыслями со своей женой. И, как всегда, получил полную поддержку с ее стороны.

Он полагал, управившись немного в больнице, где дел тоже накопилось порядочно, числа 7 июля выехать в Майское, привезти очередную партию медикаментов и поговорить с военкомом о своем рапорте. Между прочим, об этом рапорте он жене пока не сказал ничего.

Но неожиданно все изменилось.

Ранним утром 6 июля 1941 года к Алешкину, он был в это время в больнице, явился нарочный из военкомата и вручил ему повестку, предписывающую прибыть в военкомат, имея при себе сменное белье, кружку, ложку, полотенце, мыло и зубную щетку. Одновременно райвоенкомат предлагал оформить расчет по месту работы.

Днем Борис постригся в парикмахерской наголо, а Катя в это время собрала необходимые вещи. Все было уложено в старенький фанерный чемодан, и около двух часов дня на машине крахмального завода муж и жена Алешкины были уже в Майском. Через полтора часа по прибытии, оформив расчет в райздраве и получив причитающиеся ему 500 рублей, Борис Яковлевич уже стоял перед райвоенкомом.

– Ну вот, – сказал тот – и без твоего рапорта, раз ты понадобился, тебя взяли. Вот предписание, ты должен немедленно явиться на станцию Прохладное к командиру формирующихся частей и в дальнейшем находиться в его распоряжении.

С этими словами военком вручил Борису Яковлевичу предписание и проездные документы. Борис Яковлевич приложил руку к козырьку фуражки, пожал протянутую ему военкомом руку и вышел из кабинета.

У крыльца его дожидалась Катя, он показал ей предписание, и они вместе направились к станции.

Все это время Катя держалась подчеркнуто бодро и не подавала виду, насколько ей тяжело. И хотя Борис и видел, что его жена держится из последних сил, со своей стороны, чтобы не расстраивать ее еще больше, тоже делал вид, что ничего не замечает. Да он и на самом деле думал, что волнения ее напрасны. Расстаются они на каких-нибудь 2–3 месяца, не больше (он так считал). С ним ничего не случится, ведь он едет на фронт не простым солдатом, а врачом. Врачей убивают, как он считал, редко. Все это он, между прочим, идя по дороге к станции, говорил своей приунывшей Катерине.

Они сидели на скамейке в ожидании поезда на Прохладную, Борис по-братски разделил с женой полученные им деньги и, хотя она и настаивала на том, чтобы он взял все, он категорически отказался, заявив, что с сегодняшнего дня он находится на полном обеспечении государства, и что деньги ему не нужны, и если он и берет половину, так только на всякий случай.