Борис Алексин - Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2

Между прочим, разговор об этом кладе заставил соседей, жителей Бучумовской улицы, поволноваться, и многие из них перепортили полы в своих сараях и хлевах, стараясь найти что-либо подобное.

В самом конце декабря 1919 года от дяди Мити пришел перевод денег на содержание Бори. Получив его, Янина Владимировна послала Дмитрию Болеславовичу Пигуте письмо. Вот оно:

«Многоуважаемый Дмитрий Болеславович!

Деньги получила, хотела Вам сразу написать, да все времени нет, дел много, даже дома мало бываю; это меня очень огорчает, так как дети растут как-то сами по себе, на школу, особенно Борькину, надежда плохая.

Борис здоров, акклиматизировался, слава богу, у нас вполне и, кажется, чувствует себя хорошо.

Я рада, что он много свободного времени проводит с Алексеем Владимировичем в библиотеке, все-таки не один и не с неизвестными товарищами.

Учение их очень уж многого оставляет желать, одно утешение, что последний год на первой ступени, если придется ему еще жить в Темникове, то уже будет лучше. Попал он в число комплекта по урокам музыки, в их школе, к сожалению, преподает Серафима Павловна, бывшая Разумова, но все-таки научится хоть немножко.

Вообще он мальчик хороший, если бы только не был так невероятно неряшлив, так все быстро рвет и изнашивает, что не напасешься…

Сшили ему теплую рубашку, костюм из бумажного сукна, пару новых сапог, пару валенок, как-нибудь до весны обойдемся. Большое спасибо Вам за деньги, не посылайте так много, у Вас там, говорят, цены на все невероятные! Елена Болеславовна живет теперь довольно далеко от меня, и видимся мы довольно редко. У Ванды был коклюш, так что и Женя целых два месяца у нас не была. Живут они неважно: комнатушка маленькая, с хозяйкой у Е.Б. все выходят какие-то конфликты со стряпней и тому подобное, так что и питаются они плохо. Устает, конечно, и, вероятно, часто вспоминает спокойную жизнь под крылышком у Марии Александровны. Мы ее, бедненькую, часто вспоминаем с Маргаритой Макаровной. Она тоже очень устает от возни в школе. Изредка играем в четыре руки и устраиваем музыкальные вечера со скрипками. Но нет для себя времени. Сейчас у нас сыпной тиф свил прочное гнездо и очень быстро расходится по городу и по селам. Оспа догоняет его, хотя недавно получили хороший детрит, так что будем бороться. Врачей нет, фельдшеров нет, мыла нет, и т. д., и т. п. Впрочем, как и везде, наверное.

Алексей Иванович (Рудянский) просит Вам передать привет, у него как будто бы перемен ни в жизни, ни в настроении нет.

Иосиф Альфонсович тоже шлет Вам сердечный привет, он все больше сидит в лесу, дел всяких, неприятностей масса, и так грустно, что других сторон жизни как будто и нет сейчас.

Кончаю, надоела я Вам уже, наверно, своей болтовней; за Борьку будьте спокойны, он у нас как свой родной. Может быть, летом будет случай переправить его к Вам, а зимой, конечно, особенно при теперешних условиях передвижения, и мечтать нечего.

Всего-всего Вам наилучшего на будущий год все Ваши друзья желают от души. Преданная Вам Я. Стасевич. 30/1919».

Это письмо показывает, как относились к Боре Алёшкину в семье Стасевичей с первых же месяцев его пребывания у них. «Он у нас как родной» – так было и на самом деле. Примечательно, что в своем письме Янина Владимировна ни словом не упоминает про Борькины шалости и проделки, как, например, с только что описанным случаем с поповскими деньгами, а ведь они доставляли и ей, и ее мужу немало неприятностей.

Интересна и характеристика, которую она дает сложившейся в городе и уезде обстановке, краткая, но очень меткая: «врачей нет, фельдшеров нет, мыла нет и т. п…» и «сыпной тиф свил себе прочное гнездо и все расходится по городу и селам, оспа его догоняет…».

Для современного читателя это может показаться даже невероятным: в центре России, и вдруг свирепствуют такие болезни, как сыпной тиф, скарлатина, дифтерит и даже оспа, но такое в 1919 году, к сожалению, было, и упоминание об этом в письме Янины Владимировны лишнее тому доказательство.

Итак, 1919 год закончился, начался 1920-й. В стране происходили огромные перемены: шла и уже кое-где заканчивалась Гражданская война, росла разруха, а с ней голод и эпидемии.

В Темникове все это тоже ощущалось, но как-то глухо, как будто в стороне. Ещё осенью пронесся слух о том, что казаки под командованием генерала Мамонтова захватили губернский Тамбов, сразу же установили там старые царские порядки; многих из большевиков, не успевших скрыться из города, представителей советской власти и даже советских служащих, казаки зверски убивали, также и членов их семей. Население Тамбова при нашествии казаков подверглось неслыханным насилиям и грабежу. Когда этот слух достиг Темникова, Мамонтова уже в Тамбове не было, Красная армия выгнала его банды из города и преследовала их уже где-то на юге, а в Темникове все еще продолжали ходить по улицам вооруженные патрули и жители тряслись от страха при каждом случайном выстреле и крике.

Во время этих событий Стасевичи находились в лесничестве, узнали о них тогда, когда рассказывалось в прошедшем времени, и отнеслись к ним как-то уж очень спокойно. А между тем как раз в то время, когда они были в лесу, опасность к ним находилась очень близко. Один из отрядов Мамонтова захватил Саровский монастырь, часть которого, как известно, была отдана под детский дом, или, как его тогда чаще называли, приют.

Захватив монастырь, бандиты разграбили его, воспитателей детского дома поубивали, а ребят выгнали в лес, откуда те разбрелись по ближайшим деревням и селам.

После изгнания мамонтовцев собрать этих ребятишек было очень нелегким делом.

Однако повторяем, для Стасевичей и их воспитанника эти события прошли незаметно.

В эту зиму Алёшкина, как и всех учеников города, тревожило другое. Не было не только мыла, соли и керосина, не было и таких необходимых школьникам предметов, как бумага, тетради, чернила, мел, карандаши, перья и, конечно, учебников. Пока пользовались старыми гимназическими, в которых учителя приказывали вычеркивать целые страницы, ничем их не заменяя.

Все магазины в городе были закрыты, а на базаре, кроме спекулянтов, продававших разное старье, больше не торговал никто.

Крестьяне привозимые ими продукты не продавали, а меняли на вещи, предлагаемые жителями города, чаще всего на одежду и обувь. Иногда они брали даже такие вещи, которые в их хозяйстве были не нужны, но могли вызвать удивление и зависть односельчан. Нередко можно было видеть, как тот или иной мужичок грузил на сани или на телегу граммофон без пластинок, поломанную музыкальную шкатулку, старинное замысловатое кресло или этажерку, приобретенные в обмен на мешок картофеля, пуд муки или бутыль конопляного масла.