Николай Черныш - Дмитрий Томашевич. Он не был Генеральным конструктором

Осень 1905 года выдалась особенно горячей. Глава семейства надолго исчезал из дому, тушил какие-то пожары в местечке и окрестных сёлах. Встречая его после таких отлучек, мама вздыхала: «Ох, не сдобровать тебе, Людвиг!». Было из-за чего вздыхать, если учесть, что огромный погреб во дворе лесничества стал местом, где прятались семьи местных евреев, спасаясь от возможных погромов со стороны «черносотенцев», слух о которых докатился из Киева. От глаз вездесущих детей не укрылось и то, что родители тайком подкармливали трясущихся от страха временных обитателей погреба.

Страх, охвативший еврейскую часть населения, имел под собой основания – в Киеве погромы, как вскоре выяснилось, стихийные [10] См. например, В.В. Шульгин, «Дни». действительно имели место 19–20 октября 1905 года. К счастью, они не носили массового характера, да и власти быстро овладели ситуацией.

Ты, Митя, не можешь помнить того, что ни удельное имение, ни лесничество, ни наша семья не подверглись ни нападениям, ни оскорблениям со стороны участников жарких событий 1905 года на Ракитнянщине. За это мы должны благодарить нашего отца, который сумел установить с окрестным населением вполне справедливые и ровные отношения. Более того, именно после известного царского манифеста от 17 октября 1905 года, когда были назначены выборы в Государственную Думу – первый российский парламент – на сходе в Ракитно Людвиг Томашевич был избран выборщиком по Васильковскому уезду.

Первый день пребывания наших героев был на исходе, когда Павел прервал свой рассказ – надо было укладываться спать в этих чужих и неприветливых стенах.

Утром Павел поднял Митю и Николая с утра пораньше – он ждал вестей с воли. Ждать какой-то еды от тюремщиков особенно не приходилось, поэтому воспользовались тем, что на скорую руку собрала мама. За скромным завтраком Павел продолжил своё повествование.

При всей своей занятости служебными и общественными делами, наш отец оставался прекрасным семьянином, отдававшим детям всё своё свободное время, и не только его. Он буквально вкладывал душу в воспитание детей. Любил возиться с малышами, поощрял увлечения детей, приобретал для них новинки литературы. Устраивал с их участием весёлые представления в дни престольных праздников. Он был неистощим на выдумки. По его инициативе в семье составился струнный квартет, в котором партию первой скрипки исполняла дочь Анна, второй – сын Евгений. Ваш покорный слуга играл на альте, а сам организатор квартета, до того успешно освоивший гармонь и цитру, с увлечением исполнял партию виолончели. На импровизированных концертах, когда съезжались гости, а это бывало часто, квартет исполнял произведения П.И. Чайковского и других известных авторов. Ноты не только выписывались из Москвы и Киева, но и переписывались от руки.

Долгими зимними вечерами семья собиралась в гостиной, где при свечах или свете керосиновой лампы затевались игры, где детям вслух читали книжки, а иногда и отец выступал в роли рассказчика разных «страшных» историй.

Надо только представить: окна разукрашенные инеем, на столе лампа, от света которой на стенах толпятся неясные тени…, сидящая на диване мама в окружении детей… и голос отца:

«Раз к вечеру я пошёл в обход леса на правую сторону. Походил по посадкам, уже спускаются сумерки – пора возвращаться домой. Взял верное направление, иду, иду, – и всё выхожу на то же самое место среди унылых осин – только своими жестяными листьями шелестят!..

Присмотрелся, снова взял верное направление, пошёл – и снова очутился на том же самом месте. Тьфу ты, нечистая сила! Кружит меня по лесу, не выпускает на опушку… Собрался с силами, иду, иду и снова на том же месте среди осин. Жутко! Уже совсем стемнело, я вижу, надо выбиваться из этого проклятого места.

Поднял голову, чтобы увидеть просвет неба (хоть бы луна взошла!) – как вдруг что-то холодное «чирк!» меня по носу. Я обошёл, но не испугался, начал ходить кругом, чтобы найти просвет, – как вдруг меня снова по голове что-то твёрдое холодное ударило. Я схватился руками за это твёрдое в воздухе – оказалось, холодные окоченевшие ноги человека, висящего на суку большой осины. «Эге-ге! Так вот куда меня закружила нечистая сила – на «шибеницю» [11] Шибениця (укр), произносится как шЫбэныця – виселица. , где повесился от горя неведомый человек!

Разглядывать было невозможно, надо кого-то позвать. Я вспомнил о своём постоянном спутнике – медном рожке на поясе – затрубил тревожный сигнал,… ещё и ещё раз! – разлетелось эхо по лесу…

Вскоре отозвался рожок казака Малафия с южной стороны, а за ним и Некрашевского с западной. Пришли на мой призыв, удивились открытому происшествию, вместе вышли из лесу. Некрашевского я послал к приставу, чтобы доложил о висельнике в лесу, сам стал приводить себя в порядок после этой страшной ночи. С тех самых пор это место в лесу, даже целое урочище называют «Шибениця». Люди всегда с опаской проходят через эти дебри, боясь увидеть ещё одного несчастного» [12] «Сага» – воспоминания Л.Л. Собченко (Томашевич), написанные в 1972–1974 гг. Рукопись хранится в личном архиве Г.А. Томашевич, племянницы мемуаристки; стр.46. Далее «Сага» …

Чтобы успокоить притихших от страха слушателей, отец тут же переходил к шуткам-прибауткам. Нередко читал наизусть стихи. Особенно любил стихотворение Алексея Кольцова «Лес», посвящённое памяти А.С. Пушкина и написанное в 1837 году:

Людвиг Феликсович с ранних лет приучал всех детей к полезному труду в доме, на огороде и в саду. В семье благодаря отцу соблюдался определённый порядок, который поддерживался всеми безоговорочно. В арсенале воспитательных средств Людвига Феликсовича отсутствовал традиционный ремень. Лично мне, – подчеркнул Павел, – ззвестен только один случай, когда отец отходил брата Евгения ремешком. Тот устроил на чердаке химическую лабораторию, в которой проводил рискованные опыты. Один такой эксперимент закончился взрывом, не переросшим в пожар по счастливой случайности, но ставшим поводом для экзекуции.