Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг

Особенно важно не допускать аполитичность в научных статьях. В них должна быть боевая политическая направленность. Важнейшей задачей Хозяин поставил — будить сознание у советских людей, воспитывать любовь к партии, которая бессмертна.

В заключение беседы Хозяин подчеркнул, что книга интересная, и что никто из философов такой книги не написал, т. е. исправить ее можно. В книге нет боевого политического духа и надо основательно поработать, чтобы переработать ее по-настоящему.

11 февраля.

Ну, кажется, в основном закончили избирательную компанию. Я делал номер на 9-ое, 9-го парились с материалом до 8 ч. утра, вчера я сидел до 7. Пора возвращаться в свой отдел, а то там дела совсем развалились.

Компанию, как будто, провели неплохо. Сегодня у нас крутили кино («Глинка»), я сидел рядом с Поспеловым, и он выражал мне свое большое удовлетворение.

Я совершенно измучился за эти три выборных месяца, похудел, щеки впали до языка, нарушился сон — ложусь и ворочаюсь по несколько часов.

24 февраля.

Дня три назад был в ВОКСе на очередном приеме. На этот раз — Ливанской и Сирийской делегаций культурных связей с СССР.

Встретил там Ботвинника — как всегда подтянутого, светского, уверенного, с насмешливым блеском очков, в обычном темно-сером костюме. Он был один, жена танцевала в спектакле, в Большом, он нетвердо назвал постановку.

Сейчас в Ленинграде идет очередной чемпионат на первенство СССР. Участвуют все крупнейшие шахматисты, кроме Ботвинника. Турнир начался 1 февраля. Так как его отсутствие вызвало большое недоумение, я посоветовал тогда Ботвиннику официально выступить в печати. Он дал нам беседу, в которой сослался на то, что он занялся своей докторской диссертацией о синхронных системах (он — электрик). Попутно он оценивал шансы участников, считал претендентами Кереса, Смыслова, Болеславского, Бронштейна. Беседу мы дали числа 3-го.

Мы встретились с ним в ВОКСе, в банкетном зале, и разговорились. Принял участие в беседе и комендант Москвы — генерал-майор Козьма Романович Синило в — грузный представительный мужчина, ярый болельщик спорта и — особенно шахмат.

— Ну как вы оцениваете турнир? — спросил я.

— Все идет так, как предсказывала «Правда», — улыбнулся Ботвинник. Впереди Керес, Смыслов и Болеславский, вплотную за ними — Бронштейн.

— А кто возьмет? — вмешался Синилов.

— Сейчас Керес оторвался на полочка (это было после 10-го тура — ЛБ). Впереди еще очень много испытаний. Если бы Керес за время с 1940 года играл в крупном чемпионате, он бы несомненно взял первое место. А сейчас может и не вытянуть. Но шансы у него очень значительны.

— Не хотелось бы видеть его в короне чемпионата, — сказал комендант.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — засмеялся Ботвинник. — Но не забудьте, что когда Красная Армия приближалась к Эстонии, он был в Норвегии (или в Швеции? — ЛБ), мог там остаться, но вернулся. Он любит своих двух детей, любит свою Эстонию. Правда, он, кажется, предпочел бы, чтобы она не была советской, но это он него не зависело.

— А как вы считаете шансы Болеславского? — спросил я.

— Очень высокими. Мы все недооцениваем его. Это очень крупный шахматист. Через десять лет он будет играть еще лучше.

— Чем объясняется странный миролюбивый старт Бронштейна? — продолжал я пытать. — Он с маху сделал шесть ничьих.

— Во-первых, он почему-то решил попробовать себя в позиционной игре, хотя всем ясно, что это — не его стихия. Во-вторых, — тонко заметил иронический собеседник, — он женился. Так что причину надо спросить у Игнатьевой.

— У кого?

— У Игнатьевой. Это его жена, шахматистка. Заняла, кажется, четвертое место в женском чемпионате. Она стала играть немного лучше, он немного хуже. Так и должно было получиться, иначе пришлось бы опровергнуть закон сохранения энергии.

Мы посмеялись.

— Что слышно с чемпионатом мира? — спросил я.

— Я махнул на это рукой. Вы помните, при вас же, здесь, в этом зале, осенью, мы бились с Эйве, еле-еле уломали его играть не весь матч в Голландии, а половину в Москве. Эйве знает, что он хорошо играет только в Голландии, кроме того, для него это дело коммерции. Недавно они прислали два приглашения, чтобы официально все закрепить. Ваш милый Романов (председатель комитета по делам физкультуры и спорта)…

— Последний из династии Романовых? — перебил генерал.

— … ответил, что матч должен играться в Москве. А это значит, что он не будет играться тут вообще, и его выиграют без нас. Напрасно думать, что они заинтересованы в нашем участии. Они знают, Что без нас кто-нибудь из троих — Эйве, Файн или Решевский — будет чемпионом мира. А если будут участвовать трое наших — тут всякое может получиться. Но вот пойди, докажи. Я уже всюду писал и махнул рукой. Что мне — больше всех надо, что ли?

— А если мы сейчас упустим эту возможность?

— Сейчас мы можем автоматически, по уговору, послать трех: Ботвинника, Кереса и Смыслова. А дальше — надо лезть в угольное ушко. По утвержденным правилам следующий раз можно оспаривать звание чемпиона мира в 1949 году. Но для этого претендент должен занять первое место в международном турнире, затем сыграть в отборочном турнире претендентов, и только тогда допускается.

— А не чешутся у вас сейчас руки на ленинградский турнир? — спросил я.

— Очень чешутся, — просто ответил он.

— Не кажется ли вам, что Смыслов незакономерно проиграл Кересу? спросил генерал.

— Очень закономерно, — живо ответил Ботвинник. — Он был убежден, что он черными проиграет, и блестяще реализовал свои убеждения. Я это увидел еще накануне, когда Вася в партии с Левенфишем (кажется — ЛБ) имел лишнюю пешку и хорошую позицию, но не смог ничего сделать. Он уже накануне думал о завтрашней партии с Кересом, считал, что проиграет ее, и поэтому не смог довести и партию с Левенфишем. Это же совершенно ясно. Надо знать Васю. Я, помню, играл с ним одну очень важную для него партию. Долго думал над длинным вариантом, а когда сделал ход, то увидел, что он вторым ходом может опровергнуть все задуманное. Но Вася верил в меня. Он видел, конечно, этот ход, но полагал, что я не мог ошибиться, поэтому не сделал этого хода, пошел так, как я вначале рассчитывал, — и проиграл партию.

Вскоре меня остановил Романов. Он был навеселе, и весьма сильно, лицо его обрюзгло, но, как обычно, он был очень самоуверенный и чуть снисходительный.

— Что вы к нам не заходите? — спросил он.

— А что у вас делать? Рекордов нет, успехов у вас мало. ЦК вас не слушал еще?

— Нет, и — видимо — не будет. Готовится постановление Совета Министров, материально-техническое. Может, дадите тогда передовую?

— Ладно, напишу.

— Остро ставим вопрос о профсоюзных обществах, должно решиться.