Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

Я ложусь в открытую постель,
Отряхая нафталинный иней
С одеял… В трубе ворчит метель,
И тетрадь, в своей обложке синей,
На столе, как прежде, как всегда.
У окна отогнута портьера,
И блестит морозная слюда
На стекле… а там, в сугробах сквера,
В переулке темный силуэт,
Старший брат мой, Бронзовый Поэт.
Ни о чем не помню и не плачу,
Хорошо мне в люльке снеговой.
Задевает вещи наудачу
По помолам верный ломовой.
Тронул ключ… Который и откуда?
От каких ларей его ключи?
Сдунул пыль, и дрогнуло в ночи
Серебро проснувшегося гуда.
И звенит высокая струна.
Ищет слов пронзительных она,
Что сложить в разлуке не успела:
Это вслух заплакал старый дом.
Это лира, в ящике пустом
Тридцать лет дремавшая, – запела.

Бывают дни, когда такая тьма.
Такая боль, такая в сердце жалость,
Что непосильной кажется усталость
И тишина, сводящая с ума.
Ты входишь в свой оледенелый дом,
Где всё навек теперь осиротело,
А в кресле у окна, давно пустом,
Еще живет знакомый оттиск тела.
И перед креслом – (так закрытый гроб
В слезах целуют) – молча, на колени,
К обивке жесткой прижимая лоб
И чувствуя на нем дыханье Тени.

Вся моя история
Так проста:
Повстречала горе я
У моста.
Горе полюбила я,
Ну так что ж?

Он сказал мне: «Милая,
Не уйдешь»

Звезды с неба падали
Или мы?
Но об этом надо ли
Петь псалмы?

Вся моя история
Неспроста:
Обручилась горю я
У моста.

Ты входишь уверенно
В мой дом поутру.
Иудино дерево
Дрожит на ветру.
Цветенье прозрачное
И ветер морской.
Какой вы охвачены
Смертельной тоской?
Из праха мы созданы
И в прах влюблены.
Лиловым и розовым
Деревья пьяны.
А пена у берега,
Играя песком,
Тридцатый серебреник
Чеканит тайком.
Тебе в оправдание
Молитв не ищу:
Всё знаю заранее
И, зная, прощу.

Пусть отчалил пароход,
Пусть идет за годом год,
Без лица, без имени…
Не забудь мне знак подать,
Если будешь умирать, –
Сердцем позови меня.

Ночь. Разлука. Волны. Грусть.
Всё равно тебя дождусь
Там, где было сказано:
Там, где светит Водолей,
Где моя душа с твоей
Накрест перевязана.

Мой сад благоухал еще вчера
Смолой, сосной и скошенной травою,
Давно укоротились вечера,
А он спешил упиться летом вдвое.

И верил в жизнь, не помня, что пора
Перед концом поникнуть головою.
Был ярок блеск прощального костра,
Цветенье роз пронзительно-живое.

Но на заре, взметая пыль дорог,
Из дальних туч донесся ветерок,
Стволы задел, и листья полетели.

И вся в слезах, увидела душа.
Что роза раздевалась не смеша.
Готовясь к смерти, как дитя к постели.

Был странный день, когда свершились сроки.
Когда раскрылась дверь сама собой,
И пролились прошедшего уроки.
Как сок плодов из чаши голубой.
Чужих октав разрозненные строки.
Двух скорбных лир немолчный перебой.
Не вас ли я, захлебываясь мраком.
Ждала всю жизнь? – Вы мне явились знаком.

Был темный день, и темный дождь в окне.
Лохмотья туч и злой закат ненастный.
Глазок свечи в недорогом вине
Слезами истекал. Но спор двугласный
Искусства с сердцем, в тучах и огне.
Двойная боль их переклички страстной.
Двойной напев, то сложный, то простой.
Меня стрелой пронзили золотой.

Которая из двух близка мне лира?
Что петербургский мне навеял бред?
Далекий гул из ледяного мира –
Ломовиков, дворцовых ли карет –
Ко мне летит? Но снежная Пальмира
С несмелых струн легко сняла запрет,
И я, в лучах не мне присущей славы,
Сама берусь за важные октавы.

Поэт, поэт, тебя томит жара
И смольный дух костра на перекрестке.
Угарные бледнеют вечера
В твоей Неве, и липнет пыль известки
К полам шинели. Мне давно пора
Увлечь на театральные подмостки
И освежить полночною игрой
Твои глаза, спаленные жарой.

Еще белы раскрытые страницы,
Но задрожал пытливый карандаш.
Мы с ним вдвоем среди ночной столицы.
Где ждет меня прабабкин экипаж.
Плеск голубей над статуей Фелицы
Влюбленный слух угадывает наш,
И этот шум, и шелковый, и дальний,
Мне шум иной напомнил, – театральный.

Нам не прожить без выдуманных драм.
Без вымысла насущного, без позы.
Театр для нас – ежевечерний храм,
Где Бог взрастил искусственные розы,
И что ни ночь, причастные дарам.
Мы познаем восторг метаморфозы.
Когда спешим от правды отдохнуть,
Себе создав по вкусу лик и суть.

Зима царит. Над сонной белизною
Фонарных лун тронная ворожба.
Мой Петербург! Бежит передо мною
Твоих оград чугунная резьба,
Струится снег, шурша фатой сквозною
Вдоль желтых стен, и с каждого столба
Метет пурга серебряные дани,
Взвивает вверх и мне кидает сани.

Минуя сквер, где к памятнику льнет
Бездомных птиц нахохленная стая,
Замедлил конь размашистый полет,
И перед ним, а тумане вырастая.
До самых глаз закованная в лед,
Из белых волн и складок горностая.
Блестя венцом меж дымных облаков,
Встает Екатерина – сон веков.

А там, за ней, по ледяной панели
За тенью тень вдоль улиц потекли.
Мелькнут бобры онегинской шинели,
Волнистый шлейф расстелется вдали…
Рои старух, ползущих еле-еле,
Прошелестят… Для всех скорбей земли
Раскрыт театр, восьмым волнуя часом
Толпу теней, стремящуюся к кассам.

Ты говоришь с иронией, поэт:
Не нов сюжет и тяжела оправа.
О сцене петь большой заслуги нет, –
Театров тьма налево и направо.
Все города Европы, целый свет
Давно познал, как велика отрава
Их колдовства, о нем не написав
Ни двадцати, ни тридцати октав.

Нет, на земле не всё одно и то же,
Хотя везде рассыпаны равно
Огни, смычки, и мишура, и ложи.
У разных стран различное вино,
Хоть две лозы румяным соком схожи,
Нам в унисон пьянеть не суждено:
В Европе ум, не омраченный бредом.
Всегда тушил фантазию… обедом.

Но не хочу в сравнения играть.
Ни поражать умы строфой колючей.
По воле муз, поэту надо брать
Лишь ту струну, что показалась лучшей.
А для других скупа моя тетрадь.
Немного слов подсказывает случай.
И в эту ночь он вдохновенно рад
Взмахнуть крылом у театральных крат.

Как надо петь, как говорить об этом?..
Стихи волной нахлынут и умчат!
Над золотым, колеблющимся светом
Плывет свечой медово-дымный чад.
Сейчас начнут… И в воздухе нагретом
Из створок лож последние звучат
Слова и смех… Перед притихшей залой
Ползет наверх тяжелый бархат алый.