Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

Заблещет свет, вставая из-за гор,
И на луга пустынные прольется…
Тогда победно взвоет вольный хор
И пасть горгоны Богу улыбнется.

Но улететь из плена им нельзя:
Собор сковал и сторожит, грозя
Святителями древними своими…

Последний стон умолк, и в тишине
Неясный шорох смутно слышен мне:
Чье шепчут камни призрачное имя?

Чье шепчут камни призрачное имя?
Каких шагов на плитах слабый след?
Не здесь ли переулками глухими
Прошел дозор, прицелив арбалет,

И в домике с решетками резными
Испуганно погас дрожащий свет…
Острее, память! Звуками ночными
Пьяна душа сквозь дым умерших лет.

Ведь этот миг недавний. Он вчерашний.
Когда ударил колокол на башне, –
На двери лег грохочущий затвор.

Жаровня… Тени… Голос заклинаний…
Скорей, ко мне, толпа воспоминаний! –
И вот, в мечте – нежданный метеор.

И вот в мечте нежданный метеор:
Нет никого на площади безлюдной,
Закрыты ставни, спит зеленый двор…
Подходит миг торжественный и чудный.

Так во дворец крадется хищный вор,
Прислушиваясь к ночи беспробудной…
Насторожилась ведьма (до сих пор
Не чужд мне взгляд, от счастья – изумрудный).

Но эта площадь! Старый этот дом!
Мне каждый камень горестно знаком,
Как милый лик с морщинами родными.

Сюда вела суровая судьба.
И много раз у черного столба
Сверкнул костер в волнующемся дыме.

Сверкнул костер в волнующемся дыме,
И едко пахнет горькая смола.
Вот туча в небе медленно прошла,
Заплакала слезами дождевыми.

Но женщина горит! Она светла,
С губами красными, еще живыми,
И боль ее всегда моей была,
И чем старей, тем будет нестерпимей.

Вокруг костра монахи грустно пели,
И королевский паж, бродя без цели,
Влачил свой плащ лазоревый в пыли.

А над костром, заломленные в муке.
Горя, чернели связанные руки.
И я узнала: здесь меня сожгли.

И я узнала: здесь меня сожгли
За то, что я всю жизнь была крылата,
Читать умела письмена земли.
Из мудрых трав варила ароматы.

Чтоб мой полет увидеть не могли.
Качал туман серебряные латы,
И бережно стерег меня вдали
Петух зари, взывающий трикраты.

Доверчиво ко мне ласкались звери.
Мои ковром завешенные двери
С бубенчиками жабы стерегли,

И старый филин плакал от обиды,
Когда меня под пенье панихиды,
Вдоль серых улиц, в рубище влекли.

Вдоль серых улиц, в рубище, влекли
На смех толпе и женщинам в острастку.
За мной козлов и карликов вели,
И прыгал шут, надев свиную маску.

У пристани теснились корабли,
И пальцы мачт чертили в небе сказку:
Они гостей заморских привезли
Смотреть на суд и страшную развязку.

Я палача заметила едва.
В его руке – улики колдовства:
Мой амулет и корешок алоэ.

Он над толпой угрюмо их простер
И положил на вспыхнувший костер
С веретеном и черною метлою.

С веретеном и черною метлою
Расстаться до конца не суждено.
Взлетел огонь червонною стрелою,
И глухо сердце падает на дно.

Теперь, когда приблизилось былое,
Мне памятно до ужаса одно:
Как над костром, подернутым золою,
Вскипает кровь и пенится темно.

Но даже смерть моя была бесслезной
И тайну тайн, и радость ночи звездной
Я сберегла, в тайник души сложив

Сквозь рев огня, в его палящем танце,
Сгорев дотла в сверканья и багрянце
И через семь столетий вновь ожив.

И, через семь столетий вновь ожив.
Я вижу – травы расцветают те же,
Угадываю, слух насторожив,
Как месяц в небе расставляет мрежи…

Давно глаза усталые смежив,
Уснул закат. Огни в домах всё реже
Но страшно мне. Как будто сумрак лжив
И перестал быть другом ветер свежий.

Верни мне, ночь, минувших новолуний
Сверкание, полет и смех колдуний!
Но память угасает, изменив,

Потеряно завещанное слово.
Нет больше чар… И. жалобная, снова
Я здесь грущу, мое лицо склонив.

Я здесь грущу, мое лицо склонив.
Бескрылою, подстреленною птицей.
За гранью смерти в вечность обронив
Из памяти страницу за страницей.

Порыв плечей беспомощных ленив;
Не мне играть с лукавою зарницей.
Когда к звезде, над сонной ширью нив.
Уходят духи светлой вереницей.

Всё потеряв и вновь не обретя.
Молчу в тени, небрежно шелестя
Над вышивкой усталою иглою,

И пристально глядит в окно мое
Соборной башни острое копье,
По-прежнему печальное и злое.

По-прежнему печальное и злое
Стекло зеркал колеблет мой двойник,
Всё так же над истлевшей каббалою
Двенадцатый удар часов поник.

Боясь пробить, но пряною смолою
Не закипает вещих трав родник,
И съежились на старом аналое
Страницы никому не нужных книг.

Нет ничего… И, пленная отныне.
Чужая всем, как пилигрим в пустыне,
Терплю веков сметенных приговор…

Так я живу, обманутой и нищей.
Но, словно дым на темном пепелище,
Есть в памяти причудливый узор.

Есть в памяти причудливый узор
Вечерних облаков неуловимей:
На площади готический собор
Стоит на страже с мертвыми святыми.

Что говорит химер тревожный взор?
Чье шепчут камни призрачное имя?
И вот в мечте нежданный метеор –
Сверкнул костер в волнующемся дыме.

И я узнала: здесь меня сожгли.
Вдоль серых улиц в рубище влекли
С веретеном и черною метлою,

И, через семь столетий вновь ожив,
Я здесь грущу, мое лицо склонив,
По-прежнему печальное и злое.

Не ведьмою, не Беатриче,
Не матерью и не женой, –
Собою быть, простою, – мной…

В холодной комнате девичьей,
Студенческой, где плотно врос
Тяжелый стол в пролет оконный,
А вечер, как стихи бессонный,
Окутан синью папирос…

И осенью дышать, и влагой
Над вкривь исчерченной бумагой,
Где трогательно хороши
Слова в их первобытной пряже.