Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

Пусть верные карандаши
Внимательно стоят на страже,
И ловят звук, и чутко ждут,
Когда сверкнувшей мысли жгут
Прольется россыпью, и грянет
Отточенный и дробный ямб,
И ночь в высоких окнах встанет,
Мерцая тысячами ламп.

Я отголосок воли Чьей-то,
Над городом незримый бард,
В одной из тех глухих мансард,
Где сквозняки поют, как флейты,
Но не любовница, не друг,
Не тварь, мятущаяся в стаде.

И тень моих крылатых рук
Проходит облаком в тетради.

Господи, я ли посмею
О многом Тебе молиться?
Не хочу быть мудрой, как змеи,
Ни кроткою голубицей.
Не заблещут струны на лире,
Не заплещут в хвалебном гимне.
Об одном прошу: помоги мне
Себя не растратить в мире!
Такую вот сохрани мне,
Спаленную вьюгой зимней,
Сраженную мертвым сном,
С душой, с головой вверх дном,
Чтобы только, – Боже избави! –
Не продать ни любви, ни славе
Ту, что пишет стихи…
Вот ту, –
Летящую в пустоту
Ледяной, одинокой ночи
За неясной музыкой строчек.

Обыкновенная, гнилая ночь,
Плеск водосточных труб.
Журчанье. Всхлипы.
И вывеска, от собственного скрипа
Уставшая… О сердце, не пророчь
О близости волнующих касаний,
О шелесте цветов в глухой ночи!
Полнеба заслонили кирпичи,
И нет луны, и нет воспоминаний.
Но вдруг – прозрачный луч, сквозная нить,
Боль в сердце острая, – стрела? рапира?
И, в жгучей боли, запевает лира,
Которую сам Бог остановить
Не может… Я лечу в туман, в высоты,
И голосом чужим пою стихи,
Раздвинув ночь.
Как старые мехи,
Они юны вином. В них зной и соты
Античных пчел… Мне много тысяч лет,
И древний ветр дрожит в моих ладонях,
В Эгейском море голубел рассвет…
Рыбак смотрел, как билась рыба в тонях…
В Эгейском море встали паруса,
Так далеко и призрачно… грядою…
Там, может быть, склонялись над водою,
Сплетая из жасмина пояса,
Там слушали, как тихо запевала
Земля, встречавшая корабль Сафо…
В окне
Дрожит лицо, неведомое мне.
И темный дождь развесил покрывало
За этим бледным, пламенным лицом,
Смотрящим из стекла. Она ли? Я ли?..
Но лира смолкла, звуки отсияли,
Боль разомкнулась сломанным кольцом,
И в сердце нет ее услады жгучей.
Чуть влажен лоб, и холодны виски,
И вновь утеряны, хотя близки,
Часы моей божественной падучей.

Обыкновенное, больное утро. Тьма.
Чахоточный рассвет угрюм и зелен,
В такое утро путь единый велен:
Бродить без цели и сходить с ума.
Тоска и дождь. Косой кирпичный дом
Полнеба оторвал своим горбом;
Белье маячит на гнилом заборе,
Протягивая к небу рукава…

А я шепчу какие-то слова
Ненужные… О солнце и о море,
Эгейском море…

Крестьянке – огород и дети,
Рыбачке – океан да сети,
Монаху – груз чужих грехов,
А мне – три тысячи стихов.
Все лягут в гроб. Я тоже лягу.
Все вспомнят жизнь. Но я – бумагу!

Люблю пушистый мех, осеннюю листву,
Глаза пантер, прохладу женской кожи,
Тебя, которого, прогнав, не позову
И горестно оплачу…
Но дороже
Всего бесценного, сводящего с ума,
То, что о нем я напишу сама.

Мы прощаем людям все ошибки,
Все непоправимые грехи.
Но нельзя пилой водить по скрипке
И писать бездарные стихи.

В окне моем звезды и сумерки бледные
Над искрами синего льда.
Я грешная, злая, земная и бедная,
И все-таки чья-то звезда!
За этими стеклами, странными, сонными,
В далеком моем терему,
Я смутно горю над морями бездонными,
Лучи посылая ему.
О Вега, о Сириус, – звоны победные
Имен, обреченных мечте!
Вблизи вы, быть может, простые и бедные.
Вы, может быть, тоже не те?
Но будет когда-нибудь небо расколото
Свершением Судного Дня.
И мы распадемся, – не брызгами золота.
Не ливнем живого огня,
А смертною пылью…
И всё суевернее,
Всё жалобней хочется мне
Казаться кому-то звездою вечернею,
В далеком и синем окне.

Я писала стихи, не жила.
Бедный дом мой сгорел дотла.
Бедный друг мой в слезах просил:
– Одному потушить нет сил,
– Помоги! Не пиши стихов! –

Я писала. И рухнул кров.

Велики ли мои грехи?
Карандаш. Бумага. Стихи.
Но упала любовь, как звезда,
Покатилась вниз без следа…
И ушел он, пропав в пути, –
Починить свою жизнь. Спасти.

Что от прошлого у меня?
Догоревшая головня.
От судьбы моей? – Тишь да гладь.

Я пишу… Я буду – писать.

В городе за ночь сирень расцвела,
Утром чуть дрогнули колокола.
Тени цветов на стене заплелись,
По старой часовне бежали ввысь.
Тени сирени – едва-едва –
Сквозь готики серые кружева.
Пальцы нежданно, сами собой.
Зазвенев от весны, как стекло голубой,
На заборчике мшистом, едва-едва
Начертали без слов слова.

И это осталось: слова без слов.
Только тень. Только отзвук колоколов.
Годы, годы и годы… Черный закат.
Кипа трепанных нот, симфоний, сонат.

В городе дальнем сирень расцвела,
Прошлого дрогнули колокола.
Кто ему дал эту весть, этот знак?
К пыльному вороху желтых бумаг
Он наклоняется… Вот она, вот –
Часовня, весна, сирень у ворот.
Молодость! Сладкая, смутная боль!
В пятнах чернил колокольное «соль».

От серых часовен, От грусти, от готики,
От горечи, гнева, органа, эротики.
Глухое, пустынное имя – Бетховен!

Глухое, как сам он
В молчаньи трагической ночи.
И страшное: мертвые очи
Сквозь саван.
Бетховен!
О бедность, о рваные струны
В рояле всклокоченном,
Сонатою лунной
И страстью дрожащие звезды,
И поздно
В ночи без рассвета,
Безумные слезы
О том, что не слышит,
И нищ, и никем не любим!
Летят гениальные руки
По нервам зазубренных клавиш,
И звуки
Над ним
Всё чище, лазурней и выше…

Не слышит…

Одна лишь
Волна приливающей крови
В проклятом
Мозгу, заклейменном недугом.

Потом, запахнувшись халатом,
Сжимая грызущее сердце,
Он пишет Эрцгерцогу:
«Готовый к услугам
Бетховен»…
И долго, униженно просит
Помочь.

А музыку ветер уносит
В горящую звездами ночь.

Такая музыка, такая слава,
Такая вечность! – И такая месть:
Быть только Богом, не имея права
На самое простое счастье здесь.
На теплое плечо (вдвоем сквозь бури!),
На руку милую (о, протяни!).
Пройдут века. В бессмертии лазури
Его сонат рассыпятся огни,
Но ни единой женщине не любы
Его сухие, жаждущие губы.