Эмилия Руэте - Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида

Некогда прекрасный город Александрия все еще лежит в развалинах – вот памятник английскому «гуманизму»! Все местные жители ненавидят англичан от всего сердца; исключением являются лишь вице-король Египта и несколько его министров – и то просто потому, что они британские ставленники. Несколько раз я слышала, как люди в лавках и на улицах обменивались очень пренебрежительными замечаниями на их счет. Много раз меня спрашивали, англичанка ли я. Когда я отвечала, что я немка, это производило хорошее впечатление. В европейской колонии Александрии мнение об англичанах ничуть не лучше.

Из Александрии мы за восемнадцать дней добрались до Порт-Саида. Там мы встретили транспортный корабль «Орел» из Восточно-Африканской эскадры германского флота и были приняты на его борт. Хотя Порт-Саид – всего лишь маленький портовый город, там можно достать почти все; есть много магазинов со всеми предметами роскоши, какие может пожелать человек.

Здесь начинается пустыня и прорытый через нее канал, который связывает Средиземное море с Красным. Канал так узок, что одно судно не может пропустить вперед другое, поэтому через одинаковые промежутки устроено то, что я для удобства назову «запасными путями». На них указывают знаки, поставленные на берегу: что-то вроде «Южная граница вокзала» или «Северная граница вокзала». На этом водном запасном пути корабль может ждать много часов, пока встречное судно не пройдет в противоположную сторону. В Порт-Саиде каждый пароход принимает на борт лоцмана, обученного, как благополучно провести судно через канал; он также понимает значение сигналов-шаров, которые движутся вверх по канатам. Эти сигналы сообщают, нужно ли вам ждать, сколько кораблей вы должны пропустить вперед, и так далее. Ни один корабль не может идти по каналу на полной скорости, потому что большие волны, которые он поднял бы при этом, могли бы повредить непрочные песчаные берега. По ночам движение вообще прекращается.

Канал заканчивается в Суэце. И вот мы выплыли в Красное море. Уже на канале зной душил нас, а когда мы оказались между высокими скалистыми берегами залива, жара стала невыносимой. Мы и днем и ночью обливались потом. Мне эта родная жара была по душе, но моим детям она не подходила, и от нее они стали беспокойными и раздражительными. Волны на море были такими высокими, что мы не могли открыть иллюминаторы; в каютах из-за этого становилось душно. Мы проводили ночи на палубе в шезлонгах, что было неудобно и не позволяло отдохнуть. Плавание до Адена продолжалось неделю, а там мы прождали пять дней, прежде чем «Орел» получил разрешение продолжить путь. 2 августа мы увидели остров Пемба. Какая это была радость! Это значило, что до берега Занзибара осталось не больше тридцати миль и до него можно легко доплыть за три часа. Но наступила ночь, и мы остановились у Северного мыса: из-за песчаных отмелей было опасно пытаться войти в порт в темноте.

На следующий день мы встали рано. На горизонте был виден целый лес мачт в порту. Когда корабль плыл вдоль берега, мы могли прекрасно рассмотреть пальмовые рощи и в них – негритянские деревни. После множества сигналов нам указали, где встать на якорь, но это место нам очень скоро пришлось сменить на другое. В гавани стояли четыре немецких военных корабля – «Стош», «Гнейзенау», «Элизабет» и «Принц Адальберт», два корабля английского флота, пять пароходов султана и несколько парусников. Коммодор Пашен посчитал, что меня следует рассматривать как «секретный груз», и это обозначение очень позабавило офицеров эскадры. Но когда прибыл на корабле «Бисмарк» любезный и благородный адмирал Кнорр, положение изменилось, и я получила возможность отправляться на берег когда захочу.

Во время нашего первого выхода в город мне показалось, что на лицах людей, которые толпой окружали нас, я прочла непритворное удивление. Справа и слева звучали их крики на арабском и суахили: «Добро пожаловать, госпожа!» Если мы заходили в лавку, чтобы купить что-нибудь, перед ее дверью собиралась огромная толпа, которая почтительно расступалась перед нами, когда мы выходили. День за днем наша добровольная свита становилась все больше, а воодушевление народа становилось все сильнее. Это, разумеется, вызывало гнев и у султана, и у английского генерального консула, его советчика в политических делах. Баргаш даже приказал выпороть нескольких человек плетьми за то, что они ходили следом за нами. Затем он и английский чиновник сочли нужным подать командиру эскадры жалобу на то, что народ устраивает в мою честь демонстрации.

Услышав об этом, я предупредила горожан, чтобы они больше не сопровождали меня; но они ответили, что возможность наказания не остановит их. Ко мне подходили рабы с записками, в которых их хозяйки просили меня принять уверения в их верности и преданности, писали, что желают посетить меня на корабле и что их дома открыты для меня. Другие рабы тайком клали мне в ладонь записки, которые приносили, спрятав под шапкой. Иногда, проходя возле какого-нибудь дома, я замечала, что за его дверью прячутся дамы, которые дожидаются меня. Когда я шла мимо них, они заговаривали со мной или просто восклицали: «Пусть Бог будет с вами и сохранит вас в добром здравии!» Мои братья, сестры, другие родственники и давние друзья много раз передавали мне на словах, что просят меня прийти к ним в гости. Я отклонила все эти приглашения, но не по личным причинам: меня принудили к этому обстоятельства.

Если мы проплывали в шлюпках мимо дворца или под окнами султанского гарема, жены султана махали нам рукой. Поскольку в таких прогулках нас сопровождали офицеры флота, я была вынуждена попросить их, чтобы они, ради блага этих дам, не отвечали на их приветствия. Я даже не делала этого сама, чтобы уберечь беспечных красавиц от гибели, поскольку мне рассказали, что их господин и повелитель имел обыкновение, спрятавшись где-нибудь во дворце, наблюдать за водой или улицей, таким образом ловить нарушительниц и наказывать их. И это не выдумка. Очень хорошо известно, что за год до моей поездки на Занзибар султан из своего укрытия увидел, как его любимая жена, очаровательная черкешенка, обменялась приветствием с проплывавшим мимо в легкой лодке. То, что она сделала, – вовсе не новый обычай. Я помню, что тридцать лет назад, в дни моего детства, европейцы, особенно французские и английские морские офицеры и живущие на острове коммерсанты, кланялись нам, а мы отвечали им тем же, и наши мужчины никогда ни в малейшей степени не возражали против этого. Но Баргаш посмотрел на это иначе. Он лично так жестоко выпорол свою черкешенку за это оскорбление, что та через несколько дней умерла. Говорят, что он умолял ее о прощении, но напрасно; до сих пор он приказывает читать молитвы на ее могиле.