Сергей Образцов - Моя профессия

Мне осталось рассказать о последнем из перечисленных мною спектаклей – «С южных гор до северных морей». Спектакль был посвящен тридцатилетию Октябрьской революции, и мы решили показать, как празднуют этот праздник народы нашей страны. По существу, это было обозрение, сюжетно связанное пролетом самолета над всеми республиками.

И в каждой республике, в каждом пункте, над которым пролетал этот незримый самолет, мы видели пляски, слышали праздничное пение, что-то вроде народных ансамблей. Но в куклах-то это неизбежно дискредитировалось, без всякого нашего желания превращаясь то в пародию, то в вегетарианскую имитацию. Спектакль был выпущен, официально принят, и, казалось бы, у меня не было причины волноваться. Но я не мог отделаться от мысли, что совершил какой-то политический проступок.

Я хотел сделать яркий, радостный, патриотический спектакль, а получилась подделка под народные песни и пляски. Не возвеличение их, а дискредитация. Чему же было радоваться зрителям? Виртуозности исполнения присядки? Так ведь разве это может быть темой спектакля, посвященного Октябрьской годовщине?

Мне захотелось снять этот спектакль с репертуара, но для проверки самого себя я позвал двух моих старших товарищей, в чуткость, честность и вкус которых я верил: Маршака и Михоэлса – поэта и актера. Они скажут правду. Я показал им спектакль и спросил: «Ну как? Снять?» Они были смущены моим вопросом. По-видимому, не хотели обидеть. А потом почти одновременно сказали: «Снять». И мы сняли наш спектакль.

А через несколько лет, собрав наш художественный совет, после долгих и ожесточенных споров сняли с нашего репертуара все противоречившие свойствам кукол спектакли. Это были «2:0 в нашу пользу», «Любит... не любит...», «Дело о разводе» и «Соломенная шляпка». Лучших кукол передали в наш музей. Декорации «списали».

Это было не так легко сделать. Ведь и к спектаклям, и к ролям, и к куклам актеры не просто привыкают, а ощущают их частью себя самих. И вдруг стоп. Завтра последний спектакль «Соломенной шляпки». Неужели мы никогда больше не увидим Фадинара в руках Сперанского? Не увидим, как едет Фадинар в коляске мимо деревьев со смешными круглыми кронами? Неужели никогда уже больше артист Дивов, играя Пещерякова в спектакле «2:0 в нашу пользу», не будет отсчитывать капельки лекарства?

Это был очень болезненный процесс, похожий на ампутацию, с долгим, очень долгим заживанием ран. Что поделаешь? За ошибки надо расплачиваться.

А удачам радоваться. Тем более что удач было много. Удач в тех самых спектаклях, которые мы ампутировали. Удач, которые, как хорошее зерно, дали всходы в наших новых спектаклях, и о всходах этих я буду говорить в следующих главах, так сказать, «по ходу дела».

Но самой главной удачей было все-таки то, что я понял: пора прекратить пользоваться негативной формулой моей первой, «вступительной» декларации. Теперь я точнее знаю, что можно и нужно играть куклами и чего нельзя.

И если сейчас незнакомый мне автор приносит пьесу, я прежде всего читаю перечень действующих лиц:

«Петр Иванович Чулков, 48 лет.

Анна Степановна, его жена, 42 года...»

Дальше мне читать не надо. Пьеса не годится, она «человеческая». Человеку может быть сорок два года, кукла на этот возраст права не имеет. Она может быть только ребенком, девочкой, девушкой, женщиной, старухой.

Товарищ автор, несите пьесу в Малый или на Таганку. Если пьеса хорошая, ее там великолепно сыграют. Мы можем сыграть только плохо.

«Давайте поставим эту пьесу, потому что все ее персонажи и все построение сюжета безусловно органичными будут именно в кукольном театре».

Если на такое предложение я отвечу: «Конечно. Давайте поставим», – я буду не прав. Всех этих, хоть и вполне обязательных признаков еще недостаточно для того, чтобы принять пьесу к постановке. Нет. Я обязан тут же спросить – кому? Кому вы хотите показывать этот спектакль? Детям? Или взрослым? А если детям, то каким: маленьким или большим? Разница в возрасте между детьми совсем не равна разнице в возрасте между взрослыми.

Двадцатипятилетний, тридцатилетний и тридцатипятилетний могут сидеть рядом в зрительном зале, и разность их реакции будет зависеть только от разности темпераментов, профессий или близости темы спектакля их личным интересам, но не от разности их возраста. А вот дети пяти, десяти и пятнадцати лет – это совершенно разные люди и совершенно разные зрители. Показывать им один и тот же спектакль просто бессмысленно, а то и вредно.

Детям до пяти лет, как правило, показывать более или менее длительные спектакли нельзя, так как реакции их на действие неединовременны и различны. Один хохочет, другой еще ничего не понял и засмеялся, когда сосед смеяться перестал, третий заинтересовался тем, как смешно смеется сосед, четвертый устал и вертится на стуле, не зная, что делать, а пятому давно нужно в уборную, и он тянет за рукав маму; та шепчет: «Потерпи, сейчас все кончится», тогда шестого интересует то, о чем шепчет тетя, а вовсе не то, о чем говорит зайчик. Таким образом, реакция одних тушит реакцию других, возникает общий шум, и контакт актеров со зрительным залом исчезает. Актеры уже не играют, а «проигрывают» полагающиеся им роли, «проговаривают» полагающиеся слова и заставляют зайчика делать полагающиеся движения. Занятие для актера почти оскорбительное.

Но даже если зрительный зал совсем маленький, если это просто комната и в комнате этой всего десять-двадцать маленьких ребят, то все равно длительность представления должна быть не больше пятнадцати-тридцати минут. Никак не больше. И лучше, если это будет игро-спектакль с ведущим (актером, учителем, мамой), который все время должен быть в контакте и со зрителями и с куклами.

Такой игро-спектакль у нас был. Не для трехлеток, конечно, а для ребят, которым пять, шесть, семь лет. Это пьеса Гернет и Гуревич «Гусенок». Я очень любил этот спектакль и до сих пор считаю тот вариант пьесы, который играл наш театр, буквально классикой кукольной драматургии.

Но прежде чем показать на примере, как по-разному воспринимают один и тот же спектакль ребята разного возраста, мне хочется определить, что такое вообще восприятие искусства.

Всякое произведение искусства вызывает у человека, его воспринимающего, определенную ассоциативную эмоцию. Если эмоция не возникла, значит, данное произведение искусства фактически не воспринято. Ну а раз так, то, значит, и никакого влияния на воспринимающего оно не оказало. Всякая эмоция либо во вред человеку, либо на пользу. Нейтральных эмоций не бывает. Если она нейтральна, значит, это уже не эмоция.